В одном из своих стихотворений Николай Рубцов предсказал дату своей смерти - в день Крещения Господня.

19 января 1971 года оборвалась жизнь 35-летнего поэта, которого писатель Федор Абрамов назвал "блистательной надеждой русской поэзии". В одном из стихотворений он предсказал дату своей смерти: "Я умру в крещенские морозы…" (в православии Крещение Господне отмечается 19 января. - Ред.). По обвинению в умышленном убийстве Николая Рубцова Вологодский горсуд приговорил к 8-летнему лишению свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима Людмилу Грановскую, с которой Николай Рубцов в феврале намеревался оформить брак…

Но большинству почитателей поэта она больше известна как Людмила Дербина. Под этим именем много лет спустя после смерти Николая Рубцова она написала воспоминания "Как это было"…

"Я, кажется, убила человека"

"Прошло 27 лет с того рокового крещенского утра, когда Николай Рубцов остался неподвижно лежать на полу своей комнаты, а я, еле живая, насмерть перепуганная, бросилась в милицию. Там долго колотилась в дверь.

Вышел заспанный милиционер.

— Я, кажется, убила человека.
— Какого человека?
— Николая Рубцова.
— Как ты его убила?
— Задушила…

Этим словом я подписала себе приговор.

Все закрутилось, исходя из этого моего „задушила“. В тот момент я действительно была уверена в том, что задушила Рубцова…"

Суд по уголовному делу Людмилы Грановской был закрытым. Почему?

В 1971 году автор этих строк жил в Мурманской области и работал в газете, которая в свое время публиковала первые стихи начинающего поэта Николая Рубцова — матроса Северного флота. Несколько сотрудников редакции еще помнили его молодым, только начинавшим разбег для головокружительного поэтического взлета. В журналистской и писательской среде Мурманской области оказалось немало и тех, кто знал Рубцова по учебе в Литературном институте им. Горького.

Первое известие о том, что Рубцова не стало, пришло в Мурманское отделение Союза писателей СССР от вологодских коллег: "Колю Рубцова во время ссоры задушила сожительница". Многие испытали настоящий шок — несмотря на ревнивое отношение творческих людей к успехам друг друга, Рубцов уже при жизни многими почитался одним из небожителей современной русской лирической поэзии.

Едва ли не вся пишущая братия Мурманска горестно поминала Рубцова, теряясь в догадках о том, что же привело к этой страшной жизненной драме?

Ответы на эти вопросы должен был дать суд. Однако всех, кто хотел узнать подробности из газет или побывать на процессе лично, ждало разочарование: судебное заседание, на котором в начале апреля 1971 года рассматривалось уголовное дело в отношении Людмилы Грановской, обвиняемой в умышленном убийстве Николая Рубцова, проходило в закрытом режиме.

Это лишь умножило число слухов вокруг обстоятельств смерти поэта. На свет появлялись все новые и новые версии случившегося, которые обсуждались в тесных дружеских кружках…

К Рубцову тянулись длинные руки "компетентных органов"?

Было бы удивительно, если бы подспудно не появилась, например, версия о том, что в смерти Рубцова замешан КГБ. Ведь характеризовал же Николая Рубцова писатель Виктор Астафьев как поэта, "посланного прославлять землю свою, природу русскую и людей ее забитых и загнанных временем в темный угол…".

В те же дни, как черт из табакерки, выскочил нелепый, тем не менее, обсуждавшийся слушок, что руками Грановской совершено "ритуальное" убийство наследника русского поэта Сергея Есенина.

Позже имела хождение "по дворам" и такая версия: Николай Рубцов был задушен в момент сексуальной близости со своей "садомазохистской партнершей".

Между тем, на закрытом процессе все же присутствовал один газетчик. Кто он, и как прошел все "кордоны"?

Кого увидел на скамье подсудимых единственный журналист, попавший на судебное заседание

Виктор Вениаминович Коротаев, известный вологодский поэт и старший собрат Рубцова по лирическому цеху (ныне покойный), работал тогда в газете "Вологодский комсомолец". На судебное заседание он был допущен по командировочному предписанию, предусмотрительно выписанному в редакции.

В 1994 году в свет вышли "Воспоминания о Николае Рубцове", составителем которых стал Виктор Вениаминович. В сборнике есть и его строки, которые он не мог опубликовать в "молодежке" в 1971-м: "Подсудимая сидит за барьером, под охраной серьезного пожилого милиционера. Молодая еще, пышноволосая, глаза по луковице, грудастая, бедрастая, а голос мягок, чист и глубок. Как у ангела.

И все-таки этот ангел совершил дьявольское дело - сгубил редчайший русский талант, лишил всех нас светлого друга, осиротил близких и родных. Да и всю нашу землю - тоже. И если мы не произносили пока вслух имя этого ангела-дьявола, то лишь из жалости к его родителям, дочери, из простого чувства сострадания, а может быть, и излишней деликатности…"

Дербина (Грановская) воспоминаниями о Рубцове решила напомнить о себе

Сама Дербина (Грановская) отношение к себе со стороны поклонников Рубцова никогда не считала "деликатным". В 1998 году она обратилась в Вологодский областной суд: "Несправедливое решение суда послужило хорошей платформой для разного рода клеветников, которые договорились до того, что я агент КГБ и была подослана к Рубцову. Травля обострилась, когда в 1993 году были опубликованы мои воспоминания о Николае Рубцове, а в 1994 году был издан сборник стихов „Крушина“, имеющий среди читателей несомненный успех. Я полностью отрицаю вину в умышленном убийстве Рубцова"…

Верховный Суд РФ затребовал дело из областного суда и после его изучения пришел к выводу, что оснований для опротестования приговора 1971 года нет (Грановская была осуждена по статье 103 УК РСФСР — умышленное убийство без отягчающих обстоятельств).

Кассационная жалоба адвоката Грановской о переквалификации действий подзащитной на статью 104 УК РСФСР (умышленное убийство, совершенное в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного насилием или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего) областным судом была оставлена без удовлетворения.

Питерские судмедэксперты — против своих вологодских коллег

Однако, несмотря на решения трех судебных инстанций, Дербина продолжила воинственно защищать свое "доброе имя", пытаясь найти союзников через печать и телевидение.

А в конце 2000 года она обратилась к питерским судмедэкспертам. Их заключение некоторые средства массовой информации (в частности "Комсомольская правда") назвали сенсационными…

Не умер Данила, так болячка задавила?

Собственно, питерский следственный эксперимент, опровергавший выводы вологодских судмедэкспертов о том, что смерть Н.М. Рубцова наступила от механической асфиксии (сдавливания органов шеи пальцами рук), правовых последствий не имел.

Он интересен только тем, что события крещенской ночи 1971 года два авторитетных эксперта моделировали главным образом по рассказам заинтересованной стороны — Л.А. Дербиной. И к какому выводу пришли независимые эксперты? Рубцов умер от сердечного приступа в результате перенапряжения, связанного с "освобождением от рук нападавшей…" и ее "отталкиванием…".

Грановскую отказались прописать в квартире Рубцова, но "завелся" поэт совсем из-за другого - его невесте за столом оказывали повышенное внимание

В уголовном деле Л.А. Грановской нет свидетелей финала трагедии. Обвинительное заключение строилось на показаниях обвиняемой, полученных следствием, и заключении судмедэкспертизы. Зато события, непосредственно предшествующие трагедии, хорошо известны.

18 января Рубцов и Грановская зашли в паспортный стол: перед предстоящим через месяц бракосочетанием Рубцов решил прописать будущую супругу у себя. Однако Грановской в прописке было отказано - по существующим нормам на нее и ее малолетнюю дочь от предыдущего брака не хватило жилплощади…

Затем Рубцов встретился со знакомыми журналистами, которые пригласили его отметить какое-то событие. Грановская присоединилась к компании позже, но не пила. За столом Рубцов приревновал ее к одному из участников застолья. Его еле успокоили. Застолье продолжилось в квартире поэта. В Рубцове снова взыграла ревность. Гости предпочли уйти по добру по здорову…

Под утро Людмила Грановская, как она пишет в своих воспоминаниях, уже "колотилась в дверь" милицейского участка на улице Советской…

Вообще, воспоминания Дербиной долгие годы были единственным (и поэтому сомнительным с точки зрения объективности) источником информации о том, что же произошло, когда они с Рубцовым остались дома одни.

Материалы уголовного дела были засекречены, а потом и вовсе пропали из архива

О том, что суд был закрытым, мы уже говорили. Но были засекречены и сами материалы уголовного дела, с которых до сих пор этот гриф не снят (а по некоторым данным, дело вообще таинственным образом исчезло из архива). Именно это обстоятельство, как считают некоторые исследователи биографии Рубцова, позволяли Дербиной навязывать общественности только свою версию трагических событий, не оставляя места другим.

Однако в 2005 году материалы уголовного дела вдруг появились в свободном доступе. Известный вологодский предприниматель Михаил Суров опубликовал их в своей 700-страничной книге "Рубцов. Документы, фотографии, свидетельства" (как к нему попало уголовное дело, можно только догадываться).

И сразу обнаружились нестыковки между показаниями Грановской на следствии и более поздними "мемуарами", как она сама их называет. Какие?

Чего, по словам Дербиной, испугался Николай Рубцов

Противоречий много. Остановимся на последних минутах жизни Рубцова, как их описала Дербина в своих воспоминаниях: "Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его горло. Он крикнул мне: „Люда, прости! Люда, я люблю тебя!“ Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня…"

И далее: "Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот… Я увидела его посиневшее лицо… Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, Николай Рубцов задохнулся…"

Перед тем, как пойти в милицию, она помыла руки….

Несколько иначе этот эпизод звучит в ее устах на первом допросе: "Я стала успокаивать его, уложила на кровать. Он ударил меня ногами в грудь и вскочил, уронив при этом стол. Оба мы упали на пол. Я разозлилась, схватила его за волосы. Рубцов старался схватить меня за горло, но я укусила его за руку, а затем схватила за горло и стала давить его. Мне было безразлично, что будет дальше. Я сильно давила Рубцова, пока он не посинел, и после этого отпустила его. Подняла тряпки с пола, вымыла руки и пошла в милицию".

Одни подробности из показаний исчезали, другие появлялись. Но пальцы на горле оставались…

Еще через 10 дней на допросе она снова описывает этот эпизод: "Я схватила Рубцова в охапку и повалила на кровать… Но он босой ногой пнул мне в грудь. Я не упала, а только отшатнулась. Рубцов … вскочил, опрокинул стол, рванулся к двери из комнаты, но я схватила его в охапку и не пускала из комнаты. Рубцов сопротивлялся. Мы оба упали на пол, но я схватила Рубцова за волосы, каким-то образом оказалась наверху. Рубцов потянул руку к моему горлу. Я схватила руку Рубцова своей рукой и укусила. После этого схватила правой рукой за горло Рубцова двумя пальцами и надавила на горло.

Рубцов не хрипел, ничего не говорил - это длилось несколько секунд. Мне показалось, что Рубцов сказал: „Люда, прости. Люда, я люблю тебя. Люда, я тебя люблю“. Это были три фразы, он говорил их, а не кричал. Я взглянула на Рубцова и увидела, что он синеет, Я отцепилась от него. Рубцов сразу перевернулся на живот. Еще, кажется, вздохнул, а затем затих…"

"Когда вы душили Рубцова, — спрашивает следователь, — то отрывали всю руку от его горла, или нет?" Ответ: "Я один раз отрывала руку, а затем снова схватила за горло. Горло у Рубцова было каким-то дряблым. Я давила Рубцова, то ослабляя силу зажима, то усиляя (так записано в протоколе.- Ред .) его".

Что было сказано подсудимой на суде о последних минутах Рубцова

Из протокола судебного заседания: "Он лег на кровать, я стояла около. Затем он обеими ногами пнул меня в грудь, глазами стал что-то искать, схватил меня, и мы упали на пол. Он хотел схватить меня за горло, я его руку сильно укусила. Потом взяла пальцами за горло и держала… Когда он перевернулся на живот, то воздух, видимо, не стал проникать. Я не догадалась его перевернуть…"

Письмо Валентину Сафонову

Валя, привет, привет!
Давно, давно собирался написать тебе письмо, да все не мог собраться в силу своего бестолкового, неорганизованного образа жизни. К тому же я не получил ответа от тебя на первое свое письмо и поэтому предполагал, что и второе может остаться без ответа4.
Уже больше трех месяцев живу в Ленинграде5. Прописали все-таки, этот случай относится к числу исключительных, ибо здесь свято и железно чтут указание горисполкома не прописывать в городе граждан из-за города, тем более из других областей. Появись в городе Диоген6, даже Диоген, - его все равно не прописали бы здесь ни в одной бочке: бочек хватает и в других городах.
Живу в общежитии, очень благоустроенном. Есть газ, есть паровое отопление, есть красный уголок с телевизором, с книгами и журналами и с симпатичными девушками, есть вестибюль с большим зеркалом напротив входа с улицы, с большим количеством столов и даже с цветами на них.
В комнате всегда почти тихо, как в келье. Живут здесь со мной еще три человека. Один - врач (к сожалению, гинеколог), любитель поговорить о стихах, в основном о стихах Надсона, хотя понимает в поэзии столько же, сколько лошадь в махровой ткани. Другой - инженер, полстолетний холостяк с капризным и придурковатым характером и, что хуже всего, с болезненной привычкой стонать, охать и кричать, совсем как филин, по ночам. А встанет с похмелья - лучше удирай из комнаты: стонет беспрерывно, орет, будто рожает <...> Он, к счастью, неразговорчивый и редко бывает дома. А придет - все что-то пишет, пишет. «Ну, - думаю, - какой умный человек!» Но когда однажды в разговоре он назвал глупым и некрасивым известное выражение «зубная боль в сердце» (помнишь, Горький, решив застрелиться, сказал, что виноват в этом философ, придумавший зубную боль в сердце?)7, так вот тогда я потерял всякий интерес к устройству мозга и души этого инженера.
Третий - за год до меня демобилизовавшийся моряк. На заводе он ударник. Дома - мой напарник по уничтожению пережитков прошлого, вернее, одного пережитка: водки. Но, сколько мы ее ни уничтожали, все равно в магазинах водки навалом. Так что наши перспективы в этом деле, увы, плачевные. Очень часто вечерами он уходит к соседке, в которую влюблен, иногда приводит ее в нашу комнату. Нежность свою к ней он выражает на удивление своеобразно: грязным пальцем тычет ей в нос и при этом блаженно улыбается. Еще у него есть странная привычка задавать наивные вопросы:
- Налей, пожалуйста, чаю.
- Какого чаю?
Или:
- Слыхал, Хрущев улетел в Индию?8
- Какой Хрущев?
Повторяю, в комнате у нас всегда тихо, зато в коридоре... Детей в нашем доме - как цыплят в инкубаторе. То соловьями заливаются (у многих свистульки), то слезами. И все прочее.
В городе весна. Давненько уже был сыгран ей подъем. Но она долго «тянулась» по подъему. Дрыхла, черт возьми, целый год, но, как недисциплинированный моряк, не захотела подняться сразу. За это была наказана внеочередными метелями... Теперь поняла свою вину и выполняет обязанности добросовестно.
Валя, прости, что-то я ударился в разглагольствования. Наверное, читаешь и думаешь: «Вот дурачина! Мелет всякое!» Можно всю эту мою «философию» перечеркнуть и сказать коротко, поговоркой: сухая ложка рот дерет! Стихи без жизни - именно сухая ложка!
Но перечеркивать я ничего, однако, не буду, поскольку некогда сызнова начинать письмо. Ты сам перечеркни, что тебе не нравится.
Пару слов о планах на будущее. Ох уж к черту планы! Их у меня вовсе нет. Просто не знаю, что мне делать. Начать учиться? Что ж, начну, закончу, допустим, институт, а там что? На пенсию будет пора! Мне кажется, что вместе с юностью (что было до службы) прошла у меня и вся жизнь, поскольку нет у меня теперь ни мечты, ни любви к какому-либо делу, как тогда. Я бездельник, хотя и не сижу без дела. Впрочем, во мне уже снова начинает пробуждаться интерес к морю, к работе на гражданских судах. Может, подамся в Архангельск. Но для начала хочу, как говорится, приодеться, купить наконец штатские портки и прочее...
Валек, дорогой, ты хоть ответь на этот раз. Пиши обо всем, что касается стихов (слава богу, я хоть стихи люблю и мне наплевать, если сам не научусь их писать. Стыдно лезть в поэзию со своими стихами, когда знаешь, что был Шекспир, Пушкин, вернее, когда знаешь, что есть Шекспир, Пушкин...). Пиши о себе, конечно. И обязательно, прошу тебя, пошли мне своих стихов.
Ну, жду! Напишешь?
Крепко, крепко, крепко жму руку.
Привет Юре Кушаку9.
Николай Рубцов.
Мой адрес: г. Ленинград, ул. Севастопольская, д. 5, кв. 16.

Письмо Герману Гоппе10

Уважаемый товарищ Гоппе!
Я получил Ваше письмо11.
С удовольствием использовал бы возможность побывать на литконсультации, но, к сожалению, мне сейчас трудно выбрать для этого время.
Вы пишете, что на Вас странное впечатление произвело стихотворение «Воспоминание»12. А мне, хочу признаться, странным кажется Ваше впечатление. Что искусственного в том, что первые раздумья о родине связаны в моих воспоминаниях с ловлей налимов, с теми летними вечерами, какие описаны в стихотворении?
Я чувствую, что люблю свою деревню, реку, где можно ловить налимов, где полощется заря и отражаются кусты смородины, люблю все, что вижу вокруг, и, грешен, не подозревал, что эта любовь неестественна, поскольку она не связана с такими понятиями, как «целина», «спутник», «борьба за мир», «семилетний план»13. Правда, то была пора пятилеток и насаждения в засушливых районах сталинских, как их называли, лесополос. Но все равно это не имеет значения: внимательно слушать политинформации, читать газеты и работать я стал позднее.
Вы говорите: «Стихи очень традиционны». Согласен. Но этот грех наполовину не мой. Когда-то, читая стихи в газетах, я убедился и был убежден до последнего времени, что кроме поэзии так называемой «ура-патриотической» у нас никакая поэзия не принимается. Позднее я стал печататься в газете «На страже Заполярья» - газете Северного флота14. Там я уж на себе испытал, что значит быть связанным строго заданными темами, не допускающими, так сказать, «художественной самодеятельности»: «Люблю море», «Хорошо служить на корабле», «Стучат сердца, как у героев», «Готов в строй!», «Любовь помогает служить моряку»15. Все авторы изощряются в выискивании оригинальных деталей, но главная-то мысль все равно не оригинальна, поскольку она газетная, казенная, как матросская шинель, выданная под расписку.
Не только там, и в некоторых других газетах шаблон, казенщина, можно сказать, узаконивается. После каждого напечатанного в такой газете стихотворения можно говорить другу: «Поздравь меня с законным браком!» Конечно же, были поэты и с декадентским душком. Например, Бродский. Он, конечно, не завоевал приза16, но в зале не было равнодушных во время его выступления.
Взявшись за ножку микрофона обеими руками и поднеся его вплотную к самому рту, он громко и картаво, покачивая головой в такт ритму стихов, читал:

У каждого свой хрлам!
У каждого свой грлоб!17

Шуму было! Одни кричат:
- При чем тут поэзия?!
- Долой его!
Другие вопят:
- Бродский, еще!
- Еще! Еще!
После этого вечера я долго не мог уснуть и утром опоздал на работу, потому что проспал. Печальный факт тлетворного влияния поэзии, когда слишком много думаешь о ней, в отрыве от жизни, в отрыве от гражданских обязанностей! Я знал, что завтра на работу, но не придал этому особенного значения и, как видите, поэтическое настроение в момент пришло в противоречие с задачами семилетки, обратилось в угрызение совести. И в деньги, которые мог бы заработать, но не заработал.
Так и в стихах. Поэзия исчезает в них, когда поэт перестает чувствовать землю под ногами и уносится в мир абстрактных идей и размышлений. Как говорится, выше головы не прыгнешь. Поэзия тоже не может прыгнуть выше жизни. Что не жизнь, все смерть. А что мы, флотские поэты, делали? Часто делали? Не пытаясь даже присмотреться к ней, к жизни, не стараясь познать ее в конкретных ее подробностях, брали готовую, казенную мысль и терпеливо протаскивали ее сквозь весь свой лексикон, надеясь, что она, чужая мысль, обрастет новыми словами. Но, как ни трепыхайся, будешь все равно бессилен перед законами природы: чужая мысль - чужое слово, твоя мысль - твои слова! А твои мысли, твои слова только в твоей жизни. Коли есть талант, воспой не то, что тебе предлагают, а то, что видишь ты, что слышишь ты, что чувствуешь ты, чем живешь ты. И если ты духовно и идеологически в авангарде времени, никогда никакого отрыва от жизни не произойдет. Казенщина - это явно уход от жизни, отставание. Это не почва для поэзии. Это почва, по которой могут передвигаться лишь стихи-курицы, способные в лучшем случае лишь вспорхнуть на газетную страницу18.

Примечания

1. Газим-Бег Курбанович Багандов - дагестанский поэт (1939–1994). Учился в Литинституте. Писал на даргинском языке.
2. У Рубцова: «с дагестанского».
3. Перевод сделан Н.Рубцовым в Москве, в общежитии Литинститута на ул. Добролюбова (пометка рукой Рубцова).
4. Широко известны еще три письма Н.М. Рубцова к В.И. Сафонову: от 2 февраля и 29 мая 1959 года и 2 июля 1960 года. Подробно о них рассказал сам В.Сафонов в своей «Повести памяти» (Сб. Н.Рубцова «Россия, Русь! Храни себя...». М., 1992).
5. С 30 ноября 1959 года.
6. У Рубцова: «Диосфен».
7. Реальный факт из жизни А.М. Горького. Афоризм «Зубная боль в сердце» принадлежит Генриху Гейне.
8. Н.С. Хрущев посетил Индию, Бирму и Индонезию 10 февраля - 5 марта 1960 г.
9. Ю.Н. Кушак - детский писатель. Служил вместе с Н.Рубцовым на Северном флоте, позднее учился в Литинституте.
10. Г.Б. Гоппе - поэт-фронтовик (1926–1999). Жил в Ленинграде.
11. Письмо не сохранилось.
12. Стихотворение «Помню, как тропкой, едва заметной...» под названием «Воспоминание» впервые появилось в газете «Трудовая слава» г. Всеволжска Ленинградской области 17 января 1960 года. В остальных публикациях заголовок «Воспоминание» был снят и заменен другими названиями; во второй публикации - «Упорство» (газета «Кировец», Ленинград, 14 ноября 1961 г.).
13. Семилетний план развития народного хозяйства СССР (1959–1965 гг.).
14. Стихотворения Н.Рубцова печатались в газете «На страже Заполярья» (г. Североморск) в 1958–1959 годах. После демобилизации поэт продолжал публиковаться в этой газете в течение всего 1960 года, так как в ее редакции работал В.Сафонов.
15. Н.Рубцов приводит произвольные названия стихотворений.
16. Вероятно, речь идет о какой-то награде, вручавшейся на Турнире поэтов.
17. Неточная цитата из стихотворения И.Бродского «Стихи под эпиграфом» (1958):

У каждого свой храм.
И каждому свой гроб.

18. Письмо не окончено либо заключительный его лист утерян.

Источник: Сайт, посвящённый Николаю Рубцову
http://rubtsov.id.ru/others/barakov_2.htm

ХРОНИКА ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА

Людмила Грабенко "Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ, Я УМРУ, КОГДА ТРЕЩАТ БЕРЕЗЫ"

Русский поэт Николай Рубцов родился 3 января 1936 года, а уже в 42-м остался сиротой. Он воспитывался в детском доме и мечтал о море, которого никогда не видел. В июле 1950 года он закончил семилетку и отправился поступать в рижское мореходное училище, куда его не взяли по возрасту. Позже он служил матросом на тральщике "Архангельск", а в армии служил на морфлоте. В 1963 году поступил в Московский литературный институт. Автор поэтических сборников "Звезда полей", "Волны и скалы". По воспоминаниям родных, свое первое стихотворение он написал в тот день, когда умерла его мать... 19 января 1971 года Николай Рубцов погиб -- его убила женщина, которую он собирался назвать женой.

Несколько фактов из жизни поэта.

1. Будучи человеком мистического склада, поэт любил разного рода предсказания и гадания, знал много небылиц про нечистую силу и порой темными ночами рассказывал их друзьям по общежитию Литинститута "на сон грядущий". Однажды он решил погадать на свою судьбу -- из черной копировальной бумаги вырезал самолетики, открыл окно и, присвоив каждому самолетику имя одного из присутствующих, стал пускать их в окно. Первый самолет плавно пролетел несколько метров и сел на снег, второй -- тоже. "А это -- моя судьба", -- сказал Рубцов и запустил третий самолет. Едва тот взмыл в воздух, его подхватило неизвестно откуда взявшимся ветром (погода в тот вечер была тихая) и резко швырнуло вниз. Увидев это, Рубцов потемнел лицом, закрыл окно и больше самолетики не пускал.

2. Рубцов очень рано остался сиротой -- мать мальчика умерла, отец ушел на фронт. А шестилетний Коля Рубцов попал в дошкольный детский дом. Голодное время ударило по всем, но детям-сиротам пришлось особенно тяжело: кусочек хлеба весом в 50 граммов и тарелка супа в день -- вот и весь детдомовский рацион. Иногда они воровали на поле турнепс и пекли его на костре... По воспоминаниям товарищей по детдому, Коля был мальчиком ласковым и очень ранимым. Прекрасно учился. Обычно под Новый год отличникам давали по два подарка, ему же однажды дали только один. "Мне два", -- сказал он воспитательнице, выдававшей подарки. "Хватит с тебя и одного!" -- ответила она. Он никогда не умел защищаться, так и ушел с одним, но долго плакал от обиды -- обиды настолько сильной, что и спустя годы, став взрослым, он о ней не позабыл...

В детском доме его поддерживала единственная надежда: вот вернется с фронта отец, заберет его домой, и все снова будет хорошо. Но этим мечтам не суждено было сбыться. Нет, его отец, к счастью, вернулся с фронта живым. Но Михаил Андрианович просто забыл, что у него есть дети -- он снова женился, и в новой семье скоро появились другие дети... Но совсем выбросить отца из сердца ему не удалось. Наверное, поэтому в двадцать лет он нашел его. Но эта встреча не принесла радости ни отцу, ни сыну. У Михаила Андриановича была молодая жена и маленькие дети, он занимал солидный пост, и появление взрослого сына, которого он почти не помнил, в планы Рубцова-старшего не входило.

3. В 1962 году Рубцов поступил в Литературный институт в Москве, поселился в общежитии и очень скоро стал известен в среде модных столичных поэтов. История учебы Рубцова в Литинституте была весьма драматичной: приказом ректора его три раза отчисляли, а потом три раза восстанавливали -- как писалось в официальных документах, за "пьяные дебоши и скандалы в общественных местах". Правда, впоследствии оказывалось, что Рубцов был не так уж и виноват.

4. В 1969 году Николай закончил, наконец, Литературный институт и был принят в штат газеты "Вологодский комсомолец". В этом же году в его жизни (к тому времени он развелся с первой женой) впервые появилась женщина, сыгравшая впоследствии роковую роль. Поначалу поэт не произвел на Людмилу Дербину никакого впечатления -- старый берет, потрепанное пальто. Но прочитав книгу его стихов "Звезда полей", Дербина влюбилась. Зная, что личная жизнь Рубцова неустроена, она приехала к нему в Вологду и пошла работать библиотекарем. Позднее Людмила вспоминала, что хотела только одного -- сделать жизнь любимого человека лучше, счастливее. "Он был поэт, -- рассказывала она, -- а спал, как последний босяк. У него не было ни одной подушки, только одна прожженная простыня и прожженное рваное одеяло. Все восхищались его стихами, а как человек он никому не был нужен".

5. 5 января 1971 года после очередной ссоры они помирились и даже решили официально оформить свои отношения. В загсе регистрацию брака назначили на 19 января, а 18-го молодые случайно попали на вечеринку к друзьям Рубцова. Вот тут-то с ним и случился нелепый приступ ревности, который привел к трагическому исходу. О том, что случилось позднее, Людмила Дербина написала в своей книге "Воспоминания": "...Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток... Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх бросил меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней. "Господи, мертвец!" -- мелькнуло у меня в сознании. Одно мгновение -- и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал... Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: "Люда, прости! Люда, я люблю тебя!" Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня.

Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы не разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось по полу при нашем падении. Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считанные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся... Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице..."

Как вспоминал впоследствии писатель Юрий Нагибин, в милиции ей долго не верили -- думали, что "дама сильно выпимши". Когда в квартиру все-таки пришли, тело еще не успело остыть -- если бы немного раньше, Рубцова можно было спасти... В протоколе о гибели поэта были зафиксированы икона, пластинка песен Вертинского и 18 бутылок из-под вина.

6. Вологодский городской суд приговорил Дербину к семи годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений. Она провела в неволе пять лет и семь месяцев и вышла по амнистии к 8 Марта. После этого приехала в Ленинград и устроилась на работу в библиотеку Академии наук. Все это время бремя вины не давало ей покоя, она молилась в церкви, исполняла епитимью -- наказание за грехи.

"Меня немного отпустило, -- пишет она, -- только восемнадцать лет спустя -- в 89-м, 3 января, на Колин день рождения. Мне и Коля приснился в его день рождения. Будто ведут меня на расстрел -- за то, что его погубила. Идем, сбоку ров глубокий, а на той стороне -- группа морячков. Один оборачивается, улыбается, я смотрю -- Коля. Вдруг он отделился от группы и идет ко мне. Подошел, приобнял меня. "Вот видишь, -- говорю, -- меня из-за тебя расстрелять хотят". А он в ответ с улыбкой: "Знаю..." А в этом "знаю" -- тут все: и надежда, и утешение, и желание ободрить. Он вернулся к товарищам, а меня ведут дальше, и уже ничего черного, только покой..."

Источник: http://rubtsov.id.ru/biographia/grabenko.htm

___________________________________________________________

Следователь сказал, что убийство носило чисто бытовой характер и его расследование не представляет профессионального интереса: "Дело было совсем не громкое и, можно сказать более, - обычное. Пьяный дебош, пьяная драка".

"Поскольку Людмила Дербина (в 1971 году - Грановская) призналась в преступлении и пришла в милицию сама, я встретился с ней, а уже после поехал на место происшествия. И в квартире я был первым", - рассказал Меркурьев.

Сейчас Меркурьев признает, что нарушил несколько инструкций при осмотре места происшествия. К примеру, вместо шести положенных для протокола фотографий он заснял в квартире Рубцова целую пленку. "Я не подозревал о том, что эта пленка все-таки сохранилась у совершенно незнакомого мне человека. Правда, и сейчас, с точки зрения криминалистики, дело об убийстве Рубцова не представляет никакого интереса. В нем было и будет все понятно. Тайной могут остаться только причины, по которым Дербина это сделала. Тем не менее, свое наказание по закону она понесла", - подчеркнул следователь.

В ночь на 19 января Николай Рубцов был задушен Дербиной в своей квартире в Вологде. Следователем прокуратуры, дежурившим в ту ночь по городу, был 21-летний Вячеслав Меркурьев, в то время самый молодой старший следователь прокуратуры в СССР.

В настоящее время Меркурьев живет в Вологде, преподает в двух высших учебных заведениях. С журналистами старается не общаться, так как считает, что "в том числе и с подачи журналистов возникло несколько десятков версий гибели Рубцова".

По словам Меркурьева, именно сейчас пришло время опубликовать уголовное дело об убийстве Рубцова.

"Как юрист я, пожалуй, стал бы возражать против этого. Hо, как поклонник творчества своего знаменитого земляка-поэта, считаю, что необходимость этого действительно существует. Hа меня не раз выходили всякого рода "исследователи", "поисковики", "писатели" и "журналисты". Они пытались вытянуть какие-то детали уголовного дела, но от интервью я принципиально отказывался. Слишком уж много грязи было вылито на Рубцова за последние годы. Публикация материалов дела могла бы поставить все точки над i", - считает Меркурьев.

Источник: NEWSru.com

____________________________________________________________

Л.Дербина

КАК ЭТО БЫЛО

Прошло 27 лет с того рокового крещенского утра, когда Николай Рубцов остался неподвижно лежать на полу своей комнаты, а я, еле живая, насмерть перепуганная, бросилась в милицию. Там долго колотилась в дверь. Вышел заспанный милиционер.

Я, кажется, убила человека.

Какого человека?

Николая Рубцова.

Как ты его убила?

Задушила...

Этим словом я подписала себе приговор.

Все закрутилось, исходя из этого моего «задушила». В тот момент я действительно была уверена в том, что задушила Рубцова. Но уже вечером, лежа на голом полу в КПЗ, снова и снова вспоминая все случившееся, не могла понять: почему он умер? Почему он умер?!

У меня была надежда, что суд во всем разберется. Следователю Меркурьеву, который допрашивал меня неоднократно, я рассказывала все подробно и откровенно. От адвоката поначалу отказалась. Думала: зачем он мне?

Я признавала свою вину в том, что, не выдержав, дала Рубцову отпор. Но убивать его? Такой чудовищной мысли у меня не было.

Откуда мне было знать, молодой и наивной, что со мной все было решено уже в первый день после трагедии, когда высоких областных чинов известили о моем заявлении в милицию: «Задушила!..».

Члены Союза писателей испугались, но быстро от потрясения оправились и начали действовать...

Судмедэкспертиза по моему заявлению выдала заключение. Но чтобы дело не пошло по льготной статье самообороны, как бы забыла указать мой сильный укус на тыльной стороне ладони правой руки Рубцова и надрыв его левого уха. О больном сердце Рубцова в заключении судмедэкспертизы вообще ничего нет. Сердца у Рубцова как бы и не было. Между тем, 4 января 1971 года прямо в Союзе писателей у него случился сердечный приступ. В последнюю неделю перед смертью он обращался к врачу по поводу болей в сердце. Валидол он всегда носил в кармане...

Защищать в суде меня было некому. Адвокат Федорова, нанятая позже, сказала о Рубцове традиционный набор фраз: «...вел себя в обществе и в быту недостойно, систематически пьянствовал, нарушал правила социалистического общежития». Вологодская же писательская организация выдала на Рубцова, разумеется, положительную характеристику. А на меня из отдела культуры выдали характеристику, что хуже, чем я, никто не работал во всей библиотечной системе района. Откуда-то взялись выговоры, которых у меня сроду не бывало. И даже то, что я временно не работала ввиду переезда на другое место жительства (выписка, прописка), суд тоже вменил мне в вину.

Меня судили по статье 103 Уголовного кодекса (умышленное убийство без отягчающих обстоятельств), дали восемь лет лишения свободы.

Адвокат Лидия Павловна Федорова после окончания судебного заседания и вынесения приговора сказала мне: «Двадцать пять лет работаю в суде, но такого произвола еще не видела!..». Мою пятилетнюю дочь взяли на воспитание мои родители-пенсионеры. Рукопись сборника моих стихов, которая находилась в стадии редакционной подготовки, отрецензированная и рекомендованная к печати Рубцовым, была изъята из Северо-Западного книжного издательства.

В феврале, во время следствия, меня перевели из тюрьмы в психбольницу, в поселок Кувшиново близ Вологды, и сразу же поместили в палату для буйнопомешанных...

Прошел почти месяц моего пребывания в дурдоме и однажды меня вызвали, как мне сказали, к психологу. Очень вежливая дама в белом халате сказала, что даст несколько упражнений, чтобы проверить мои умственные способности. Эти упражнения я выполнила мгновенно без всяких затруднений (какие-то простенькие задачки на примере геометрических фигур). Психолог сказала, что я блестяще справилась с заданием, что у меня ясный ум и хорошая память.

Дня через два, когда я слонялась по коридору, одна из женщин из медперсонала, проходя мимо, остановилась и как бы между прочим сказала: «Не знают, что с тобой делать. Сначала хотели пришить тебе политику, ты ведь девка-то грамотная, но ничего путного не придумали. С дурдомом тоже не получается. В тюрьму тебя засадят. А у нас-то плохо, что ли?»

Нет уж! Лучше в тюрьме, чем здесь, - вдруг прозрев, ответила я.

Назавтра меня препроводили в тюрьму.

Кто-то очень боялся суда надо мной, огласки, нового пятна на репутации Вологодской писательской организации. Верхи были заинтересованы в закрытом суде, и меня буквально принудили, чтобы я согласилась на закрытое заседание суда. В этом была большая моя ошибка. Хотя, скорее всего, ничего бы уже и не помогло...

Большинство свидетелей отзывалось обо мне положительно, но все было сведено к одному: умышленное убийство. Адвокат просила переквалифицировать статью 103 УК на 104 УК (состояние сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего). По существу так оно и было. Но в «сильном душевном волнении» мне было отказано. Между тем, тогда две ночи подряд я не спала, а с 18 на 19 января у нас «паслись» пьяные вологодские журналисты. Все это время я находилась в состоянии сильного эмоционального напряжения. К тому же у меня было чисто женское недомогание, когда чувствуешь себя несчастной и раздраженной даже без всякой видимой причины.

В ту последнюю ночь я замкнулась в себе и старалась по возможности не отвечать Рубцову, чтобы каким-нибудь неосторожным словом еще более не разъярить его. Но Рубцов буйствовал всю ночь. Я уже отчужденно, с нарастающим раздражением, смотрела на него, мечущегося, слушала грохот от его «деяний» и впервые ощутила в себе пустоту. Это была пустота рухнувших надежд...

Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки. Рубцов взял гармонь, заиграл и запел «Над вечным покоем». Затем с силой отшвырнул гармонь. Она, ударившись о стену, упала в угол около дивана.

Вероятно, его раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух...

Где-то в четвертом часу ночи я опять попыталась уложить его спать. Ничего не получилось. Я стала как натянутая струна: еще немного - и она лопнет. Нервное напряжение достигло предела. Я подумала: «Вот сегодня он уедет в Москву, и я покончу с собой! Пусть он раскается, пусть поплачет потом!»

И вдруг он, как ни в чем не бывало, сказал:

Люда, давай ложиться спать. Иди ко мне...

Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Набатом стучало сердце. Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее и укусила. В этой потасовке, уже не очень понимая, что происходит, обороняясь, я двумя пальцами правой руки - большим и указательным - взяла его за горло.

Он крикнул мне: «Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!..»

Вдруг неизвестно от чего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Иконы рассыпались по полу вокруг нас.

Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот... Уже потом я поняла, что Рубцову тогда стало плохо с сердцем...

Я и раньше писала мемуары. Они получили широкую известность. В журнал «Слово», где они печатались, пришло много писем-откликов. Люди сочувствовали мне. Вот отрывок из письма врача Я.Я.Сусликова (Свердловская область): «Л.Дербина не убийца, как бы вам ни хотелось, она есть жертва ситуационных обстоятельств... Но я все же уверен, что Дербина не душила его, сжав пальцы на горле. На удушение необходимо достаточно приличное время и безостановочное непрерываемое усилие, потный труд, ведь удушению предается взрослый человек! За несколько мгновений суматошной возни такое просто невозможно. Удушение нереально. Это, во-первых. А во-вторых: нонсенс! "Удушенный" несколько мгновений назад человек способен на сильный толчок, отбросивший жену, то есть оказался способен вообще на движение, и, как видим, весьма существенно выраженное качеством... Рубцов не погиб. Он умер скоропостижной смертью. От инфаркта миокарда. Или от инсульта. Или от тромбоэмболии легочной артерии. Для подобных исходов у людей, ведущих подобный поэту образ жизни, имеется сколько угодно оснований...»

Но люди есть люди.

«Вина Грановской в умышленном убийстве Рубцова подтверждена показаниями свидетелей Задумкина Н.Н., Лапина Б.А., Третьякова А.Ф. и других...»

Вот это меня поражает больше всего. Что могли подтвердить журналисты, если их не было рядом с нами вообще, если они были далеко от места происшествия? Фактически только то, что после их ухода в квартире остались двое - Рубцов и я. Как же они могут подтверждать мою вину в убийстве, да еще в умышленном?

Конечно, «королева доказательств» - мое личное признание вины. По существу единственный козырь суда - это мое личное признание вины. Представьте перепуганную, потрясенную молодую женщину, которая сразу же бросается в милицию и, ошеломленная происшедшим, берет всю вину на себя...

Так вот, и спустя 27 лет, я не признаю себя виновной в убийстве поэта Николая Рубцова. Тем более в умышленном убийстве. Я ведь его не хотела убивать, бросать своего малолетнего ребенка и идти на долгие годы в тюрьму. Мои стихи уже должны были печататься в Москве, в Северо-Западном издательстве готовилась к выходу вторая книжка стихов. Это значит, что естественным ходом жизни я была бы принята в Союз писателей.

Теперь я вне всяких Союзов.

13 августа 1997 года я специально заезжала в Вологду и обращалась с письменной просьбой в Вологодский суд, чтобы подробно ознакомиться с судмедэкспертизой о причине смерти Рубцова. Мне в этом было отказано...

Почти 6 лет я провела в учреждении ОЕ-256/1 по улице Левичева города Вологды. За право оставаться собой, за свое человеческое достоинство, за внутреннюю свободу и независимость заплачено по самой высокой цене. Эта цена - здоровье. Только на пятом году моего пребывания в вологодской тюрьме меня, наконец, освободили от изнуряющих ночных дежурств по причине туберкулеза легких, и я получила возможность хотя бы нормально спать...

После освобождения я вернулась в город Вельск Архангельской области к своим родителям, где все эти годы жила моя дочь.

В 1994 году, спустя 23 года, в Вельской типографии вышел отрецензированный в первом его варианте еще Н.Рубцовым сборник моих стихов «Крушина». И вскоре я узнаю: в селе Николе, в музее Рубцова, мою «Крушину» оплели колючей проволокой...

«Андрей, Рубцов – это океан,
мы отхлебнули от него чуть!»
Вячеслав БЕЛКОВ (автограф)

3 января високосного 1936 года в пятницу, посреди самой строгой недели Рождественского поста, явился миру Николай Рубцов. Родился он в селе Емецк Северного края.

Давний спор Архангельска и Вологды кому из них считать Рубцова своим досточтимым земляком разрешается очень просто: и тому, и той – оба города в обширный Северный край и входили. В автобиографиях поэт место своего рождения естественно всегда указывал «с. Емецк Архангельской области», но местом зачатия его является Вологда. Семья Рубцовых перебралась в Емецк за три месяца до рождения очередного, как теперь окончательно выяснилось, – пятого ребёнка.

Ещё не родившийся, но уже живой Рубцов (пока без имени Николай) отправился в первую свою поездку по стране, даже очень похоже, что в первую северную «ссылку». Есть веские основания полагать, что многодетная семья Рубцовых стронулась из Вологды не совсем по доброй воле, а в силу чрезвычайных обстоятельств.

Своим рождением в провинции Николай Рубцов подтвердил извечное правило: выдающиеся поэты в России рождались в основном в провинции и по усадьбах, и почти всегда осенью. (Исключение как всегда Пушкин.) Рубцов тоже оказался в некотором смысле исключением из этих правил, родившись зимой, и даже не просто в провинции, а в таёжной глухомани Русского Севера.

Но – Емецк так Емецк. И знать бы не знать, а где же находится это село в нынешней Архангельской области, которому довелось стать родиной замечательного поэта. По географическому местоположению Емецк – почти самый центр области, хотя бы её западной части. Стоит село на левом берегу реки Емцы, почти при впадении той в Северную Двину.

В Емецке Коля Рубцов пережил первое серьёзное испытание в своей жизни. Лето 1936 года оказалось на Русском Севере катастрофически жарким, многие температурные рекорды которого заново побиты только в приснопамятном 2010 году. У Александры Михайловны начался мастит («закипало грудное молоко»), младенец Николай вечно недоедал, заходясь в истошном крике. Надо думать, что Коля тогда впервые побывал на грани жизни и смерти.

Старшая сестра Надя носила братика на руках по Емецкому лугу, чтобы не утомлять соседей по дому его криком. Но и на улице было тяжко: всюду набрасывался таёжный гнус и мошкара, спастись от этой напасти не представлялось возможным. Вероятно, нервный стресс, испытанный тогда Колей, сказался на его начальном физическом созревании, ибо многие запомнили его мальчиком излишне тщедушным и совсем уж низенького роста. Да и в зрелые лета Николая Рубцова богатырём никто не называл, хотя здоровье он во время службы на Северном флоте явно выправил до хороших кондиций.

«Емчаком» Николай Рубцов являлся всего двадцать месяцев. Так и осталось тайной: побывал ли он в Емецке в зрелом возрасте? Местный краевед Татьяна Минина считала, что был «только один раз и всего один день». Правда, год приезда так и уточняется. А побывать в Емецке Рубцов мог в 1965 или 1969 году, когда в Архангельске выходили его сборники и он приезжал туда за гонораром, а «крюк» от Архангельска до Емецка совсем ближний, всего лишь несколько часов на теплоходе.

При желании Рубцов мог легко найти родовой дом на бывшей улице Емецкой, 17-а (именно тут по данным паспортного стола была прописана с октября 1935 года семья Рубцовых), хотя дом к тому времени уже значился по улице Горончаровского, 57. Но памятной доски: «В этом доме 3 января 1936 года родился поэт РУБЦОВ Николай Михайлович» на нём тогда ещё не установили.

Тут надо сделать вот какое уточнение. Из воспоминаний Галины Шведовой (Рубцовой) выходит, что Николай появлялся на свет в роддоме. Всего скорей Галина Михайловна запомнила момент торжественной регистрации в поселковом Совете, а вот родился Николай всё-таки дома, и роды принимала Раиса Николаевна Рубцова, сама многодетная мать, и местная повитуха, которую емецкие старожилы запомнили как «бабку Устинью».

Мог Рубцов найти и соседей по родному дому – семьи Поршневых и Федоровцевых, но едва ли у него были хоть какие-то зацепки памяти сделать это. Из очерка краеведа Татьяны Мининой выясняется, что емчане припомнили семью Рубцовых и через сорок лет: «По воспоминаниям Александра Ивановича Поршнева и Нины Алексеевны Худяковой (Федоровцевой), жили семьи спокойно и дружно. Нина была одного возраста с Галей Рубцовой. Девочки дружили, играли вместе. Тёти Саши (матери Рубцовых), – вспоминала Нина, – не боялись, она только просила потише бегать, любили мы в прятки играть, ползали под кроватями и столами. Но как только приходил отец, наступала тишина, они боялись его, и Нина моментально убегала домой. А Рубцов-старший, придя домой, заводил сразу патефон. Нина вспоминает, что её мама говорила: «Опять завели патефон, наверное, Михаил пришёл домой». Потом они навспоминали и другие подробности. Не густо, понятно, но для успокоения своей исторической совести Рубцову вполне бы пригодилось (выражение для успокоенияисторической моей совести употребил Пушкин в письме к Бенкендорфу, прося допустить его в архив для ознакомления с пугачёвским «делом», а попутно разыскать новые данные о своей родословной).

Последний раз в воспоминаниях о Рубцове Емецк возникает в связи с пребыванием поэта в Архангельске в октябре 1970 года на выездном секретариате Союза писателей РСФСР, посвящённом литературе Русского Севера. Он в составе писательской делегации побывал в Холмогорах, чтобы почтить память Михаила Ломоносова. Тогда на вопрос земляка-северянина, литературоведа Александра Михайлова, не собирается ли он заехать на свою родину, Николай ответил: «На этот раз – нет. Но поеду туда непременно, тянет, как птицу к своему гнездовью. Вологда дала мне приют, согрела мое сиротство, а тут я появился на свет, первый раз на землю ступил...», по-видимому, надеясь установить с малой родиной тесные связи.

И всё-таки… «Николай Михайлович Рубцов родился всё-таки не там, где ему было уготовано природой. – По-своему справедливо писал Вячеслав Белков. – А мать-природа готовила это место долго и старательно. Она пестовала лес и поле, шлифовала холмы и горушки, пустила между ними речку с чудесным названием Стрелица. Сыпнула из горсти веселых птиц и мелкого зверья, подвесила в небе грозного ястреба, который нехотя кружит над этими местами, выискивая полевую мышь или ещё какую добычу. А ветерок прибежал сам собой, и тропинки извилисто пролегли с горки на горку, от реки к лесу. По одну сторону речки – Спасская церковь, венчавшая и крестившая русских крестьян, предков поэта. По другую сторону – срослись на угоре две деревни, Самылково и Денисково. Почти каждый дом был – как крепость семейная – велик и красив. Неповторимые северорусские скаты крыш, венцы. Здесь и было в недавнюю старину, как говорится, полдеревни Рубцовых!»

Прежде всего, благодаря Вячеславу Белкову, и начались поиски сведений о стародавнем крестьянском роде Рубцовых. Самые глубокие его корни уже разысканы до пятого-шестого колена, и если Самылково – «полдеревни Рубцовых», то очевидно, что фамильные традиции здесь складывались не одно столетие. Вячеслав Белков сообщал о родовых связях Николая Рубцова следующее: «У Андриана Васильевича и Раисы Николаевны Рубцовых было пятеро (по другим данным – семеро) детей: Николай, Михаил (будущий отец поэта), Анна, Александра, София… Михаил женился, стал работать к сельпо продавцом, грамотный был. Жили Рубцовы в зимовке, средств не хватало…»

Теперь о родовом древе Рубцовых и Чекалёвых, Рычковых и Тюрниных известно много больше, но не понять уже никогда главного: а что за люди были прародители Николая Рубцова, что их так удерживало в пределах Биряковской волости Тотемского уезда не одну сотню лет? Но отчетливо разумеется только, что многовековая укореннёность в родную землю создавала крепкую традицию бытования на земле своих прадедов.

Предки Рубцова не являлись крепостными, а были приписаны в казённую ведомость, то есть считались «государственными крестьянами». По закону государственные крестьяне рассматривались как «свободные сельские обыватели». Им было разрешено вести розничную и оптовую торговлю, открывать фабрики и заводы. Прадеды Рубцова не обладали хозяйственной жилкой, раз никто из них не стал «владельцем фабрик и заводов». Надо полагать, что они вели обычное натуральное хозяйство, обрабатывая скудные десятины «отрубленной» земли своим трудом. После революции 1917 года Рубцовы считались бедняками, то есть недвижимого имущества практически не имели.

Скудные сведения, дошедшие до нас, в частности, об Андриане Васильевиче Рубцове, деде поэта, говорят о том, что это был умный человек, углублённый в себя созерцатель людей и природы. Был он «худенький, черноватый-черноватый, сидит, бывало, на приступочке, когда мимо молодёжь на погулянку идёт. Всё сидел, наблюдая за всем, что вокруг делается, всё замечал… Иногда его поведение казалось странным, не как у всех соседей по деревне». Таким его запомнила дочь Софья Андриановна Рубцова.

Есть веские основания полагать, что прародители поэта не особое значение предавали «хлебу насущному», а больше думали о своих душах. Все в земной жизни обретались глубоко религиозными людьми, а подлинную приверженность православной религии и воцерковленность (судя по опыту наших дней) можно прививать чаще всего с младенческих лет. И раз мать Николая Рубцова пела в церковном хоре, то тексты канонических песнопений она вряд ли заучивала преднамеренно, а знала их с детских лет, повторяя за взрослыми. Бытовало семейное предание, что и жену для своего сына Михаила Раиса Николаевна Рубцова присмотрела в храме Рождества Пресвятой Богородицы села Спасское, обратив внимание на истовую миловидную прихожанку Сашу Рычкову из соседней деревни Логиново.

А другой стороны, что очень похоже, предки Рубцова существовали в стихии русского народного фольклора, являясь непременными участниками сельских игрищ и обрядов. Известный собиратель северного фольклора Николай Шашуков из села Чучково, соседнего с родиной прадедов Рубцова, многие годы собирал и изучал тексты обрядовых песен Присухонской стороны и всегда поражается их многообразию, запечатлевшему все стороны бытия северного крестьянина от рождения до самых печальных дней. Доподлинно известно, что всевозможный фольклор знала бабушка Рубцова – Раиса Николаевна Рубцова. Она многие годы жила в семье Михаила Андриановича, в том числе в Емецке и в Няндоме, и уж наверняка напевала колыбельные младенцу Коленьке Рубцову.

Раису Николаевну надо полагать своеобразной «Ариной Родионовной» для будущего поэта. И понятно, что если фольклор передавался из уст в уста, а чаще всего и по семейным преданиям, то в семьях Рубцовых и Рычковых были и ещё кто-то прежде, кто этот фольклор превосходно знал. Об этом же говорят и несомненные творческие способности Александры Михайловны и Михаила Андриановича Рубцовых.

Одной из семейной традиций северного крестьянства можно считать и передачу имени по наследству. Но имя Николай не прописано родовым по линии отца. Зато здесь встречаются Данил, Лев, Иосиф, Филосов, Аполлос, Андриан… Вероятно, такие имена соответствовали православным святцам, то есть давались по дате рождения, но сам выбор подобных имён сообщает нам о том, что имена не несли привязки по «наследству».

Иное дело по линии матери, где новорождённых чаще всего называли по семейной родословной. Пятого ребёнка в семье Рубцовых всего скорее назвала мать Александра Михайловна. Её родного дядю звали Николай Семёнович Рычков (правда, у Михаила Андриановича был старший брат Николай, но в 1936 году он был ещё жив, поэтому едва ли пятого сына назвали в его честь).

Тут же попутно надо разрешить застарелый спор о том, можно ли называть Рубцова «крестьянским поэтом»? Некоторые исследователи слишком упирались в «деревенскую» тему в творчестве поэта, ведя эту традицию от Алексея Кольцова и Спиридона Дрожжина, которые в истории литературы и остались крестьянскими поэтами . Кому-то кажется, что предшественниками Рубцова являются Сергей Есенин и «новокрестьянские» поэты 1920-30 годов.

Правильней всего называть Николая Рубцова «крестьянским сыном», хотя официально он родился в семье «совслужащего» (советского служащего) и домохозяйки, правда, крестьянское происхождение которых не вызывает сомнения.

Семейную стезю длинного крестьянского рода Рубцовых пресекает Михаил Андрианович, устроившись продавцом в лавку сельхозкооперации, в 1912 году закончив «двухклассное министерское училище» в селе Спасском («грамотный был»). Некоторые исследователи жизни Рубцова (Н.Коняев, Ф.Раззаков) отчего-то сильно невзлюбили Михаила Андриановича, называя его «предателем» и даже «подлецом», бросившим на произвол судьбы пятого сына.

Но, во-первых, а это доподлинно известно из воспоминаний близких, Николай Рубцов больше походил как раз на отца (ну и на деда тоже), а не на мать и внешностью, и многими чертами характера. Одно это должно бы заставить присмотреться к Михаилу Андриановичу попристальней (генная память хотя и представляется неким фантомом, то есть призрачной и таинственной субстанцией, но наука генетика не сомневается в том, что наследственные признаки передаются от отца и матери, дело только в доминантных пропорциях этих признаков от того или другого родителя). «Можно только предположить, – отмечал один из биографов Рубцова Сергей Багров, – что умением вдохновляться и вдохновлять, зажигательным смехом, жестами, мимикой и походкой Коля скорее похож на отца. А задумчивой грустью глубокого взгляда густоресничных коричневых глаз, добротой и отзывчивостью души, ранимостью чувств, сострадательной нежностью и способностью радоваться за тех, у кого сегодня успех, несомненно – на мать».

Во-вторых, в судьбах отца и сына есть существенная взаимосвязь, которую на поверхностный взгляд не выявишь, но забывать о которой не следует. А эта взаимосвязь выразилось в «бунтарском духе» и в «охоте к перемене мест», отличавших того и другого.

Родился Михаил Андрианович Рубцов 12 сентября 1899 году в Самылкове. Николай Коняев справедливо полагая, что это «типичный ровесник века» (теперь уже двадцатого), почему-то отказывает ему вправе иметь общественно-значимую биографию, видя Михаила Рубцова, предположим, только сельским лавочником или купцом (кем он, кстати, и стал в советское время). Закончив в 1912 году начальную школу, он помогал родителям по личному хозяйству, а, всего скорее, что и просто нанимался батраком. Октябрьская революция 1917 года, понятно, значительно повлияла на его дальнейшую судьбу. В 1919-21 годах Михаил Рубцов служил в Красной Армии, даже успел повоевать на Западном фронте бесславной советско-польской войны.

Насмотревшись ужасов войны, Михаил Андрианович вернулся в родовой дом в Самылкове, чтобы продолжать размеренно-спокойное бытование русского крестьянина. Он рано женился, первый ребёнок в семье появился в 1922 году. Девочку назвали Надежда. Уже говорилось о том, что старшая сестра четыре года была своего рода нянькой для брата Коли.

По возвращению домой у Михаила Рубцова начался «бунт» против заведённого в его роду порядка вещей и бедности своей семьи. Он (предположительно) оканчивает школу счетоводов в Тотьме (или в Кадникове), ибо в воспоминаниях родных речь идёт о бывшем уездном городе. Он бросает подёнщицу батрака, устроившись в лавку сельхозкооперации. Наконец, он проявляет настойчивую инициативу, чтобы вступить в ВКП (б), что сельскому «лавочнику» сделать было невероятно трудно. Но Михаил Андрианович справедливо предполагал, что членство в партии откроет перед ним новые возможности в жизни. В 1929 году продаётся и родовой дом в Самылкове. Михаил Рубцов с семьёй пускается в двадцатилетнее странствие, завершив их только с постройкой собственного дома в начале 1950-х годов на улице Республиканской в посёлке Ковырино Вологды.

Как говорится, «пути божьи неисповедимы». Пока все биографы Николая Рубцова прошли мимо того факта, что дорогу в село Никольское… проторил ему отец! С 1929 по 1931 год М.Рубцов работал завторготделомТолшменского районного общества потребителей. А центром этого района тогдашние власти «назначили» село Устье Толшменское (сейчас село Красное), имевшее пристань на Сухоне, на которую потом много раз и приезжал поэт на пути в «деревню Николу».

Только самые дотошные краеведы Вологодчины смогут ныне разъяснить, почему именно так районировали Вологодский округ Северного края. Но с огромной долей достоверности нужно предположить, что село Никольское, к тому же – бывший волостной центр, находящееся всего в 25 километрах от райцентра, значилось на особом счету у заведующего торговым отделом М.А. Рубцова. Ибо там была кооперативная лавка, пекарня, маслобойня, наверняка совершались у местного населения закупки ягод, грибов, скобяных и кожаных изделий. Выходит, что всего лишь за двенадцать лет до пятого сына отец уже пообжил те места, которые станут потом для Николая Рубцова почти родными.

В 1931 году Толшменский район расформировали, а поэтому село Никольское в дальнейшем и зафиксировано в составе Тотемского района. А семью Рубцовых уже понесло «ветром эпохи». В 1931 году семья обосновывается в Вологде. Здесь Михаил Андрианович смог повысить образование; встал на учёт в горкоме ВКП(б) (по семейным преданиям: «ярый был коммунист»); поучился в совпартшколе; послужил в учебном подразделении командиров запаса РККА (на Великую Отечественную войну он ушёл в звании старшего политрука, то есть младшего офицера). А ведь это – полуграмотный крестьянский сын, который до 30 лет провёл в замкнутом пространстве достаточно глухой вологодской деревни. Можно смело предположить, что отец Рубцова обладал какими-то неординарными способностями по части устройства жизни своей семьи и сильными личностными качествами.

Первые вологодские годы остаются самыми загадочными в истории семьи родителей Николая Рубцова, и прежде всего в жизни Михаила Андриановича. А они в чём-то повлияли и на судьбу будущего поэта, в частности, предопределив место его рождения. Версий на этот счёт несколько, но нижеследующая вологодским краеведам представляется наиболее вероятной.

Дело в том, что устроившись в ОРС (отдел рабочего снабжения) «Леспромсоюза» (после войны – «Вологдалеспром»), Михаил Рубцов обзавёлся тесными связями с начальниками тыловых служб воинских частей 10-й дивизии РККА, расквартированной тогда в Вологде (интенсивная торговля лесом или изделий из него никак не могла пройти мимо начальника ОРСа). Да и со снабженцами других ОРСов тоже, в небольшом городе хорошо знавших друг друга и связанных круговой порукой. А это и была, выражаясь современной терминологией, «торговая мафия» тех лет.

В 1935 году начались первые массовые «чистки» так называемого «большого террора» как следствие убийства 1 декабря 1934 года Сергея Мироновича Кирова. В Вологде репрессивные «чистки» прежде всего и коснулись командного состава частей 10-й дивизии. У Михаила Андриановича хватило ума и жизненного опыта понять, что его связи с военными снабженцами (и другие «торгово-мафиозные» связи тоже) не останутся без внимания следственных органов местного ОГПУ. Он «отправил» себя (и будущего сына Колю в утробе жены) от греха подальше в Емецк в добровольную «ссылку», наверняка опираясь на помощь какого-то влиятельного покровителя: очень уж гладко и своевременно получались у него перемещения по службе, и, в общем-то, как бы теперь сказали, на должности «хлебные».

Однако «рука советского правосудия» до Михаила Рубцова всё-таки дотянулась. В январе 1938 года его арестовали уже в Няндоме, куда опять-таки, словно заметая следы, как-то стремительно отец Рубцова перебрался из Емецка, где у него к тому времени уже наладилась очень приличная работа и были сносные жилищные условия для многодетной семьи, а в Няндоме должность оказалась на несколько порядков ниже.

Конечно, как отмечал Михаил Суров в полемике с Николаем Коняевым, статья УК РСФСР 58-10 – «политическая». Любой «чих» в сторону власти воспринимался как «контрреволюция». И всё-таки экономические правонарушения тоже расследовались по 58-й статье – «производственный саботаж», например. Нет оснований сомневаться, что арест отца Рубцова был вызван какими просчётами (не обязательно, конечно, воровством) по его основной работе, всего скорей – по анонимному «сигналу».

История его освобождения выглядит так же загадочно, как и вся жизнь в Вологде с 1931 года. Пресловутое письмо в адрес 18 съезда РКП(б) едва ли чем-то помогло многодетному страдальцу, хотя сам факт такого письма исключить нельзя. Но, похоже, определяющую роль в этой ситуации сыграло разделение Северного края на Архангельскую и Вологодскую области: архангельским сыщикам не захотелось возиться с бесперспективным «делом», изначальные следы (видимо, через Емецк) вели в соседнюю отныне область. Михаила Рубцова освобождают подчистую, отправив мартовской морозной ночью в одном пиджачке домой. И он явился домой к сестре Софье в Вологде на улице Урицкого,32. Значит, остаток следствия он провёл в вологодском «домзаке» на Советском проспекте Вологды, что косвенно и подтверждает «вологодский» след в его деле.

Или опять за спиной Михаила Рубцова замаячила тень некоего «должностного лица» явно высокого полёта, и, вероятно, именно из военных... Надо хорошо представлять реалии советской жизни накануне Великой Отечественной войны, дабы понять, что даже годичное пребывание под следствием «на редкость честного дознания» (С.Багров) напрочь должны сломать партийную и хозяйственную карьеру отца Рубцова. А у него и дальше продвижение по работе идёт в гору. Уже в 1940 году он оказывается привлечённым к военной службе и строжайшим военным тайнам по линии снабжения, получив назначение на должность начальника военторга запасного полка в посёлке Кущуба Вологодской области. Похоже, Михаил Андрианович и впрямь был семи пядей во лбу, раз его так высоко ценило начальство. Какой-то счастливый везунчик, почти беспримерный для предвоенного времени! Но почему-то ныне представляется, что всю долю счастья, отпущенную на семью Рубцовых, Михаил Андрианович и вычерпал до донышка, оставив своим детям от первой жены только самые крохи.

Как быть с этим: «на войне отца убила пуля»?

В 1942 (или в 1943?) году Михаил Рубцов действительно был направлен на Волховский фронт. Но маршевая рота с политруком Рубцовым, ещё не добравшись до передовой, попала под бомбёжку. Политрука контузило, он получил ранение сзади ниже пояса: подобное ранение в настоящем бою расценивалось бы как попытка дезертирства.

Несостоявшийся фронтовик, подлечившись в госпитале в Вологде на улице Батюшкова, был досрочно демобилизован в 1944 году (до конца жизни отец Рубцова прихрамывал). Каким-то образом оказавшись в посёлке Вохтога, и опять на должности начальника ОРСа местного ЛДК, заново женился, и опять создал многодетную семью – таковой видится главная жизненная установка Михаила Рубцова.

В 1948 году новая семья Михаила Рубцова перебралась в Вологду, но хозяйственная карьера Михаила Рубцова пошла на убыль, на пенсию он вышел простым плотником, а умер в 1962 году от рака желудка. Уже в наши дни (к 50-летию со дня смерти) на Горбачёвском кладбище Вологды восстановлена могила Михаила Андриановича, основательно до этого запущенная. Теперь это не столько знак памяти Михаилу Рубцову, сколько дань уважения вологжан его выдающемуся сыну.

Впрочем, впрочем… В литературе о жизни Николая Рубцова как-то сложилось мнение, что роль отца в судьбе поэта оказалась минимизированной. Но так ли это? Есть что-то глубинное в передаче генной памяти от Михаила Рубцова сыну Николаю (и остальным детям тоже). Михаил Андрианович и его жена Александра Михайловна явно несли в своих душах творческие начала. Оба любили попеть на досуге народные песни и городские романсы, послушать патефон (даже арии из опер!), ходили в вологодские «кино-театры» (так это слово писалось до войны) им. Горького и «Искра», в традиции тех лет устраивали семейные громкие читки художественной литературы, по-видимому, стихов Пушкина и Некрасова, Демьяна Бедного и Маяковского.

Творческие способности от родителей, так или иначе, передались всем детям. Надежда и Галя превосходно пели, Альберт сочинял стихи (даже публиковался в газетах) и хорошо играл на баяне, Борис имел пристрастие к музыке (учился в музыкальном кружке на баяниста), дети Рубцовых сносно рисовали. Ну, и Коля-Николай… Он самоучкой освоил гармонь, баян, гитару, в детдоме и в техникумах являлся оформителем и автором стенгазет (по-видимому, пытался поступить в художественное училище в Ленинграде), а про поэтическое дарование и так понятно.

Нельзя отказать Михаилу Андриановичу Рубцову и в том, что он успел показать своим детям от первого брака пример традиционного семейного уклада. Он был хлебосолен, «душа компании». Даже в Емецке, где семья из семи человек ютилась в двух комнатах, часто бывали гости и постояльцы – сослуживцы отца Рубцова (сообщение краеведа из Емецка Т.Мининой). Всё-таки надо признать, что Михаил Андрианович был широкой натурой, хотя и с известными комплексами выходца из крестьянского сословия, например, «домостроевщиной» и самовластием хозяина дома, явно не огранённые широким систематическим образованием и надлежащим воспитанием.

Понятно, что после отъезда из Самылкова в 1929 году семья всегда была безбытной , живя «на чемоданах» или на «перекладных», всегда поселяясь на служебной или съёмной жилплощади. Но это была настоящая семья! Держалась она до поры до времени на Александре Михайловне, которая искренне и сильно любя мужа, «многое ему прощала».

Пришло время опровергнуть широко гуляющий миф о том, что Михаил Андрианович «забыл» или «бросил» пятого сына, создав новую семью. Ничего подобного! Совсем недавно тотемский краевед Валентина Притчина, исследуя учётную книгу воспитанников Никольского детдома, обнаружила запись, подтверждающую, что сразу после войны Михаил Андрианович посылал запрос в детдом о судьбе сына Коли. По-видимому, он совершил ошибку, простодушно поведав о своей новой семье, и опытная в подобных семейных коллизиях администрация детдома благоразумно решила об этом письме Коле не сообщать, чтобы не обнадёживать мальчика в излишних ожиданиях встречи с отцом, опасаясь глубоких депрессивных состояний подростка.

А обратный ответ администрации на запрос мог и потеряться, ибо сам-то Михаил Андрианович всё время менял места проживания. Более того, по воспоминаниям Галины Шведовой (Рубцовой), Николай был первым из детей («любимчик отца»!), кого отец и начал разыскивать после войны. Да и не мог он быть «подлецом» по отношению к сыну, крестьянская совесть и память о крестьянском роде не позволила бы Михаилу Андриановичу забыть о своих кровных детях.

Теперь уже навсегда останется тайной Николая Рубцова то, что заставляло его, повторимся, с какой-то упорной до фанатизма последовательностью отмечать раз за разом в анкетах: «Отец ушёл на фронт и погиб в том же 1941 году. Вскоре умерла мать…», «Родителей лишился в начале войны», «Поскольку родителей лишился рано, воспитывался в детском доме», «Таковых сведений <о родителях> почти не имею». А это утверждалось даже и тогда, когда как раз сведения о родителях у Рубцова уже имелись достаточно определённые. Догадки на этот счёт возможны, но едва ли они ныне приблизят к истине.

Отцовские гены, однако, сказывались в другом: из многих воспоминаний известно, что Рубцов почти всегда с некоторой завистью отмечал отлаженный домашний порядок и устойчивость семейной жизни своих товарищей, часто при этом сожалея, что у него пока такового порядка не сложилось. Да и две реальные попытки Николая Рубцова (и несколько пробных) создать полноценную семью сами за себя говорят. И показательно – наследственная черта – как внимательно он относился к детям, не только к любимой дочери Лене, но и ко всем другим тоже.

Отец и сын встретились только в марте 1955 года, сохранилось фотография с надписью: «На долгую память дорогому сыночку Коле. Твой папка М.Рубцов. 4 (или 7 – неразборчиво) марта 55 г.». Николаю уже девятнадцать лет, он предстал перед отцом зрелым человеком.А дальше случилось то, что и должно было случиться. Проницательный Рубцов-сын увидел далеко не то, что хранил об отце в своей памяти. Вместо того отца, сильного и строгого, уверенного в себе человека, перед ним оказался полуспившийся старик-инвалид на исходе жизненных сил и здоровья. Возможно, глядя на такого отца, впечатлительный Рубцов представил своё будущее, и это больно покоробило его душу. Собственно, в отце он уже не нашёл той опоры, в которой в тот момент в бытовом плане, вероятно, ещё сильно нуждался. И, быть может, пятый сын понял, что через отца уже не установить те дальние родственные связи, которые Николай как всякий русский человек, хотел бы восстановить. Сын потому внешне и отрёкся от отца, ибо тот обманул его ожидания на этот счёт.

К тому же, что очень похоже, это были слишком «однополярные» личности , чтобы находиться в длительном соприкосновении. И если бы семейная история Михаила Андриановича повернулась как-то иначе, всего скорей, сын рано или поздно всё равно отца бы покинул, чтобы пойти своей дорогой по жизни. Что, кстати, и сделали сестра Николая Галина и братья Альберт и Борис, которые так и не прижились в новой семье отца. Известно последнее письмо Михаила Андриановича к Николаю, посланное ему за месяц до смерти. Уже смертельно больной отец слёзно умоляет сына о помощи, хотя тот едва ли бы смог реально что-то сделать. На похороны отца Рубцов не успел (он был в колхозе с первым курсом Литинститута), но при первой возможности (на девятый или сороковой день) всё-таки в Вологду приехал… Можно считать, что именно так состоялось запоздалое «примирение» отца и сына.

Отношения отца и сына Рубцовых сложились предельно трагично. Но это отражение всей трагедии русского народа, выпавшие на его долю в двадцатом веке. Не вызывает сомнений, что эти отношения значительно повлияли на мировоззренческое становление Рубцова-поэта и, понятно, нашли отражение в его творчестве. Очевидно, что это одна из тайн рубцовского творчества, которую разгадывать ещё и новым поколениям читателей его стихов.

Об Александре Михайловне Рубцовой известно очень немного, а то, что «раскопали» вологодские краеведы, так или иначе уже опубликовано. Она родилась в деревне Логиново Биряковской волости Тотемского уезда 30 марта 1900 года. (Предположительно) окончила Стрелецкую женскую церковно-приходскую школу. Николай Рубцов как-то признавался, что сестру Надю (первую) запомнил отчётливей, чем мать: ««Свою мать почти не помню. Ничего о ней не знаю. Надо будет о ней когда-нибудь порасспрашивать брата <Альберта>». И такое могло быть. Александра Михайловна Рубцова умерла от болезни сердца 26 июня 1942 года, а похоронена (предположительно, точных данных пока нет) на Введенском кладбище Вологды (возможно, вместе с дочерью Надей). Могила её (их) утеряна…

Коля Рубцов навсегда запомнил 26 июня 1942 года: «…Однажды он <брат Алик> пришёл ко мне в сад и сказал: – Пойдём в кино. – Какое кино? – спросил я. – «Золотой ключик», – ответил он. – Пойдём, – сказал я. Мы посмотрели кино «Золотой ключик», в котором было так много интересного, и, счастливые, возвращались домой. Возле калитки нашего дома нас остановила соседка и сказала: «А ваша мама умерла». У неё на глазах показались слёзы. Брат мой заплакал тоже и сказал мне, чтоб я шёл домой. Я ничего не понял тогда, что такое случилось, но сердце моё содрогнулось...». Единственную неточность и допустил Рубцов в рассказе, сообщая, мол, Вологду бомбили. Этого не было, тем более в том квартале на улице Ворошилова, где стоял тогда дом №10, квартал «деревяшек» непременно выгорел бы дотла.

У Коли Рубцова ещё нет ощущения семейной катастрофы, а она уже случилась. События второй половины лета 1942 года – это первый известный «бунтарский» период в биографии Рубцова. А Коле всего шесть с половиной лет! Тем летом случился первый побег из дома. Хозяйка квартиры Ульяновская объявила, что Коля украл продуктовые карточки. Мальчуган убегает из дома и несколько дней где-то пропадает (вроде бы «в лесу под ёлкой», что очень сомнительно; всего скорее примкнул к какой-нибудь группе беспризорников, которые летом обычно устраивали свои «логова» на берегу реки Вологды между штабелями брёвен, есть и такие воспоминания вологжан военного времени).

В том-то и дело, что выстраивая поведенческие модели любого поэта , многие опираются чаще всего только на личный, очень ограниченный житейский опыт, основной ценностью которого обычно является достижение эфемерного «счастья», предположим, – семейного или общественного. Но поэт приходит в этот мир не для житейского счастья («На свете счастья нет…», – снова и снова Пушкин!), а для познания и отражения в поэзии всего объёма земной и космической жизни. Как это и произошло с Николаем Рубцовым.

Не раз говорилось по различным поводам, что детдомовец Коля Рубцов – это человек без детства , достойный либо непомерной жалости, либо постоянной заботы со стороны общества и государства. Это какое-то общепринятое настроение ума по отношению к детдомовцам. Как ведь только их не называли – и «сироты казанские», и «дети подземелья» (по-видимому, по аналогии с популярной тогда повестью Владимира Короленко), и совсем грубо и жестоко – «голодранцы». А вот в селе Никольском было и местное определение, так сказать адаптированное к деревне – «голодные овцы». Наверное, гурьба детдомовцев и правда временами напоминала кому-то стадо овец, опрометью бегущее к хозяйке с куском хлеба в руках – в наблюдательности русскому крестьянину не откажешь.

Трудно судить насчёт «стыдился сиротства», ведь из воспоминаний о поэте известно, что Рубцов рассказывал о своём детдомовском детстве довольно часто, правда, обычно матерям своих товарищей или близким женщинам. Особенно – матерям друзей! Возможно, в этом проявлялся известный «детдомовский синдром»: повсюду искать понимающую, сердобольную душу и хоть как-то попытаться объяснить «погрешности» своего характера и общественного положения.

Более того, если бы Николай Рубцов оказался «человеком без детства», то нам явился бы другой поэт! Просто детство Рубцова как бы раскололось на две зеркальные части, хотя во временной составляющей его биографии оно должно пониматься целостно и неделимо.

Одна «часть» – в многодетной семье со своими трагедиями и горестями, но всё-таки с семейным укладом, с отцовским и материнским приглядом, с заботой сестёр и братьев и других многочисленных родственников (что и говорить, основы личности закладываются до пяти-шести лет, а дальше идёт накопление знаний и опыта). Другая – да, «сиротская», бессемейная, но не лишённая своих плюсов, в частности – глубокого познания многих других людей, отличных по мировоззрению и воспитанию от первоначального круга его семьи и потом ставшими ролевыми персонажами его стихов.

А в случае с Николаем Рубцовым есть и ещё один несомненный плюс: оба его детдома были «вписаны» в окружающую природную среду, что и позволило ему рано почувствовать себя «природным человеком», и что, как справедливо много раз отмечалось, нашло широчайшее отражение в его поэзии. И ещё неизвестно, смог бы Николай Рубцов так глубоко постичь русскую природу, если бы, предположим, остался в Вологде – вроде бы в те годы и «большой деревне», но всё-таки, как и в любом мало-мальски большом городе, в очевидном отторжении от природного начала («город» – на то и город, чтобы от природы «отгородиться»).

Николай Рубцов не забывал своё детство: и «раннее» – в семье, и «позднее» – в детдомах. Вот строки из письма Николая Рубцова 1959 года Валентину Сафонову: «Ночами часто предаюсь воспоминаниям. И очень в такие минуты хочется вырваться наконец на простор, поехать куда-нибудь, посмотреть на давно знакомые памятные места, послоняться по голубичным болотам да и по земляничным полям или посидеть ночью в лесу у костра и наблюдать, как чёрные тени, падающие от деревьев, передвигаются вокруг костра, словно какие-то таинственные существа. Ужасно люблю такие вещи…». «Ужасно люблю такие вещи» – конечно же о детских годах, других «голубичных болот» и «земляничных полей» к тому времени у Рубцова ещё не отмечалось, он вернётся к ним через три-четыре года.

О детдомовской жизни в «деревне Николе» осталось довольно много воспоминаний. Это даже странно: полуголодное детство не должно было принести так много здоровья, что детдомовцы в среднем пожили так много. Но какие-то драгоценные крупицы свидетельств ныне зафиксированы. И теперь можно довольно сносно картину детдомовской «житухи» представить. Это очень важно. Нет сомнения, что там нужно искать многие ключи к судьбе и личности поэта.

Поразительно, но вполне объяснимо, что многие детдомовцы вспоминают о той жизни с известной долей ностальгии. Ещё бы: ведь это их детство! Правда, должно насторожить мнение Анатолия Мартюкова, товарища Коли Рубцова в детдомовские годы.

Вот тот же Анатолий Мартюков: «Трудно человеку из семьи с матерью и отцом понять законы детдомовской общины. Они естественны и обязательны. Дети, родственные по судьбе, крепче сплачиваются, не знают барьера несовместимости. Войди в этот мир с миром и будешь «братом навеки». Злоба и ложь отвергаются, предательство – вне закона. Сожалеют, взрослея, детдомовцы лишь о том, что крепость нитей первой дружбы не прочнее семейных. Детство не часто страдает муками разлук. Только когда-то, позже, бередит воспоминаниями…»

Нельзя отрицать, что автор цитаты попытался определить некоторые общие законы «детдомовщины». Здесь многого не поймешь, если сам не испытал подобного. Хотя, кажется, есть много и надуманного. Поскольку в военные и послевоенные годы было слишком много тех, кто прошёл детдом, то они создали своеобразный миф о своем житье. На самом деле там действовали правила, характерные для любого общежития детей, ограниченного определенными препятствиями для их свободы.

Теперь нужно обратиться к воспоминаниям, которые укажут на некоторые свойства личности ребёнка Коли Рубцова. «Можно ещё долго продолжать подобные воспоминания, но выбрав самые характерные, легко можно представить образ Коли Рубцова-детдомовца. Что это дает? Любые свидетельства о том времени ценны и необходимы исследователю. И они, наверное, многое могут рассказать внимательному читателю, особенно – знакомому с детдомовской средой. Однако не покидает ощущение, что внешние детали, о которых так много вспоминают друзья Николя Рубцова по детдому, не дают полного представления о его внутренней жизни.

Но вполне можно из пестрой мозаики воспоминаний детдомовцев Никольского «приюта» выделить несколько важных моментов. Почти все вспоминают, что Коля был очень впечатлительным мальчиком. Это свойство могло быть врождённым. Трагические события раннего детства, без сомнения, развили такую впечатлительность до сверхъестественности, а это для подлинного поэта наиважнейшее свойство. Другое качество личности Коли Рубцова – отличная память! Нет ничего удивительного в том, что уже потом, в зрелые годы, Рубцов-поэт обходился без черновиков, память всегда служила ему огромным подспорьем и можно не сомневаться в том, что он «унёс» с собой «целый сборник стихов». Надо поверить и в то, что кому-то мальчик Рубцов показался «ласковым» и заботливым. Вероятно, он как-то со временем сумел обуздать свои резкости характера, отмеченные ещё в Краскове. По-иному и быть не могло: пришла пора становления поэта Николая Рубцова.

Так получается, что трудно определить тот момент, когда детство детдомовца Николая Рубцова заканчивается и начинается отрочество. Наверное, это произошло без резких сдвигов в поведении Рубцова-подростка. Какой-то условной границей тут можно считать 1946 год. Коле Рубцову – десять лет, испытаний пройдено много, и наступает такой период в биографии, чтобы начать долгий путь к вершинам поэзии. Именно к этому времени относится и первое достоверное стихотворение «Зима», сочинённое юным поэтом.

Скользят
Полозья детских санок
По горушке крутой.
Дети весело щебечут,
Как птицы раннею порой.

Считается, что это перифраз известного стихотворения Ивана Сурикова «Детство»: «Вот качусь я в санках По горе крутой ...» Но такие впечатления могли быть у любого деревенского мальчишки; можно привести десятки стихов подобного плана. Вот, например, Афанасий Фет: «…Уж теперь не будет спору: За салазки, да и в гору Весело бежать !» – а эти стихи по настроению даже более близки строкам Коли Рубцова, чем у Сурикова. Словом, нет смысла искать «первоисточник» для подражания у юного стихотворца.

А духовно-творческое становление русского поэта Николая Рубцова только начинается…

(Публикуется в сокращении)

Можно только поражаться тому дьявольскому невезению, которое сопровождало поэта по жизни. Будто магнитом он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним...

Николай Рубцов родился 3 января 1936 года в городе Емецке Архангельской области в простой семье. Его отец - Михаил Андрианович - работал начальником ОРСа местного леспромхоза. Мать-Александра Михайловна - была домохозяйкой. В семье Рубцовых было пятеро детей: три дочери и два сына. На момент рождения Николай был пятым, самым младшим ребенком в семье (чуть позже родится еще один мальчик- Борис).

Перед самым началом войны семья Рубцовых перебралась в Вологду, где отец будущего поэта получил высокую должность в местном горкоме партии. Проработал он там чуть больше года, после чего в июне 1942 года его призвали на фронт. Дело, в общем, для военного времени обычное, однако незадолго до отправки Рубцова-старшего в его семье случилась беда: умерла жена. Так как оставить четверых детей без взрослой опеки (к тому времени дочери Рая и Надежда умерли после болезни) отец никак не мог, он вызвал к себе свою сестру Софью Андриановну. Та приехала в Вологду, однако взять всех детей отказалась. Поэтому с ней уехала лишь старшая из дочерей - Галина, а младшие были разбросаны кто куда. Альберт был отдан в ФЗУ, а Николай и Борис отправились в Красковский дошкольный детдом.

Что такое детский дом, да еще в голодное военное время, объяснять не надо. Пятьдесят граммов хлеба да тарелка бульона - вот и весь тогдашний рацион детдомовцев. Иногда детишки ухитрялись воровать на воле турнепс и пекли его на кострах. И хотя всем обитателям детдома жилось несладко, однако Коле Рубцову особенно. Совсем недавно у него была любящая мать, отец, несколько братьев и сестер, и вдруг - полное одиночество. Особенно оно обострилось после того, как часть детдомовцев, в том числе и его брата Бориса, оставили в Краскове, а Николая вместе с другими отправили в Тотьму. Так оборвалась последняя ниточка, связывавшая мальчика с родными. Единственным лучиком света тогда для семилетнего Коли была надежда на то, что с фронта вернется отец и заберет его обратно домой. Но и этой мечте мальчика не суждено было сбыться. Его отец оказался подлецом: он женился во второй раз и вскоре у него появились новые дети. Про старых

он забыл.

Между тем среди детдомовцев Рубцов считался одним из лучших учеников. И хотя учили их намного хуже того, что было в средних школах (на четыре предмета был один учитель), однако дети и этому были рады. И третий класс Коля закончил с похвальной грамотой. Тогда же он написал и свое первое стихотворение.

Что касается характера мальчика, то, по воспоминаниям его товарищей по детдому, он был среди них самым ласковым и ранимым. При малейшей обиде он отходил в сторону и горько плакал. И кличку он тогда носил довольно мягкую для пацана - Любимчик.

В июне 1950 года Рубцов закончил семилетку и, едва получив диплом, покинул стены ставшего ему родным детдома. Его путь лежал в Ригу, в мореходное училище, о поступлении в которое он мечтал все последние годы своего пребывания в детском доме. Он преисполнен самых радужных надежд и ожиданий. К сожалению, его мечте так и не суждено было сбыться. В мореходку брали с пятнадцати лет, а Николаю было четырнадцать с половиной. Поэтому он вернулся обратно в Тотьму и там поступил в лесной техникум.

И все же его мечта о море сбылась в 1952 году. Закончив техникум и получив на руки паспорт, Рубцов отправился в Архангельск, где вскоре устроился помощником кочегара на тральщик "Архангельск" - "старую калошу", которая уже проплавала 34 года. Вся ее команда состояла из прожженных бичей, призвать к порядку которых было не очень просто. В море они работали как черти, однако на берегу только и делали, что шлялись по бабам да кабакам. Николай проработал на судне почти год, после чего подал заявление об уходе. Он решил продолжить учебу. Приехал в город Киров и поступил в горный техникум. Но и там продержался всего лишь год. В 1954 году бросил его и отправился скитаться. Будучи в Ташкенте, впервые задумался, что находится на "Земле, не для всех родной".

В марте 1955 года Рубцов возвращается в родные края, в Вологду, и впервые пытается найти своего отца. До этого во всех своих анкетах он неизменно писал: "Отец погиб на фронте". Это объяснялось не его неведением относительно судьбы родителя, просто он не мог ему простить

предательства и того, что не забрал его из детдома. Но на этот раз Николай пересилил себя и первым попытался установить контакт с отцом.

Встреча так и не растопила ледяную стену, которая возникла между отцом и сыном за эти годы. У Михаила Андриановича была молодая жена и маленькие дети. Он занимал солидный пост в местном ОРСе и жил в отдельной квартире. Появление сына, которого он уже успел забыть (ведь бросил он его в шестилетнем возрасте), его явно не устраивало. Николай это понял сразу, как только они встретились. Поэтому в доме отца он не задержался и принял предложение своего брата Альберта устроиться работать к нему на полигон в поселок Приютино под Ленинградом.

К тому времени Альберт был уже женат и жил с женой в отдельной комнате в бывшем господском доме. А Николая он устроил в местное общежитие. Именно в Приютине к Николаю впервые пришла любовь. Девушку звали Таисия. Рубцову она очень нравилась, а вот он ей не очень. Однако его ухаживаний она не отвергала, и вечерами они подолгу гуляли по поселку. Но длилось это недолго: в конце 55-го Рубцова призвали в армию. Таисия его, как положено, проводила, а затем вышла замуж за другого. Обычная, в общем-то, история.

В армии Рубцов служил на Северном флоте: был визирщиком на эскадренном миноносце. Служба давалась ему легко, чему, видимо, немало способствовало прежнее, детдомовское прошлое. Трудностей он не боялся. Уже через год стал отличником боевой и политической подготовки и даже был удостоен права посещать занятия литературного объединения при газете "На страже Заполярья". Его стихи стали все чаще появляться в этом армейском органе печати. Правда, это были откровенно слабые стихи.

В октябре 1959 года Рубцов демобилизовался и приехал в Ленинград, где устроился рабочим на Кировский завод. Там впервые стал получать хорошую зарплату - 700 рублей. Для неженатого человека это были приличные деньги. Поэт в одном из писем той поры признавал: "С получки особенно хорошо: хожу в театры и в кино, жру пирожное и мороженое и шляюсь по городу, отнюдь не качаясь от голода". Однако в том же письме он замечает с г

устью: "Живется как-то одиноко, без волнения, без особых радостей, без особого горя. Старею понемножку, так и не решив, для чего же живу".

В 1960 году Рубцов решает продолжить учебу без отрыва от производства и поступает в девятый класс школы рабочей молодежи. Одновременно с этим он активно посещает занятия литературного объединения "Нарвская застава" и литературный кружок при многотиражке "Кировец". Пишет он тогда много. Причем многие его серьезные произведения (которые позднее станут знаменитыми) его коллеги по литобъединению решительно бракуют. Зато те, что написаны с юмором, иронией, получают самую высокую оценку.

1962 год был отмечен в судьбе Николая сразу несколькими приятными событиями. Во-первых, тогда вышла его первая книжка под названием "Волны и скалы" (5 тысяч экземпляров). Во-вторых, на одной из вечеринок он познакомился с Генриеттой Меньшиковой, которая в апреле 1963 года родит ему дочь Лену. И наконец, в-третьих, он успешно сдал экзамены в Литературный институт в Москве. Но не только радости случались в тот год. 29 сентября от рака умер его отец.

В Москве Рубцов поселился в общежитии Литинститута и довольно скоро стал известен в среде молодых столичных поэтов. Написанные им стихи - "Осенняя песня", "Видения на холме", "Добрый Филя" - вскоре были опубликованы в журнале "Октябрь" и стали очень популярны у читателей. Хотя в стенах самого института отношение к молодому поэту было далеко не однозначным. Половина его коллег считала его бездарностью, часть говорила, что он "поэт средних возможностей", и только малая толика остальных видела в нем будущую надежду русской поэзии.

По мнению людей, близко знавших поэта, он был очень мнительным человеком. Он знал очень много всяких рассказов про нечистую силу и порой темными ночами рассказывал их друзьям на сон грядущий. А однажды он решил погадать на свою судьбу необычным способом. Он принес в общежитие пачку черной копирки и стал вырезать из листов самолетики. Затем он открыл окно и сказал товарищу: "Каждый самолет - судьба. Как полетит-так и сложится. Вот судьба... (и он назвал имя одного из своих

приятелей-студентов)". Самолетик вылетел из окна и, плавно пролетев несколько десятков метров, приземлился на снежной аллее под окном. То же самое произошло и с другим самолетиком. "А это - моя судьба", - сказал Николай и пустил в небо третий самолет. И едва он взмыл в воздух, как тут же поднялся порыв ветра, легкую конструкцию подняло вверх, затем резко швырнуло вниз. Увидев это, Рубцов захлопнул окно и больше самолетиков не пускал. Почти целую неделю после этого он ходил подавленный.

Учеба Рубцова в Литинституте продолжалась до декабря 1963 года, после чего его выгнали. 3 декабря он заявился в пьяном виде в Центральный дом литераторов и устроил драку. И уже на следующий день после этого ректор подписал приказ об его отчислении. Почему же с ним поступили так строго, а не стали ставить на вид или лишать стипендии? Все дело в том, что за время своего обучения поэт уже столько раз попадал в различные пьяные истории, что случай в Доме литераторов переполнил чашу терпения руководства института. Вот и не стали с ним церемониться.

Между тем свидетели происшествия в ЦДЛ затем рассказывали, как на самом деле возникла та "драка". В тот вечер на сцене Дома выступал некий оратор, который рассказывал слушателям о советской поэзии. В конце своего выступления он стал перечислять фамилии известных поэтов, но не упомянул Сергея Есенина. Это и возмутило Рубцова. Он стал кричать: "А Есенин где?", за что тут же был схвачен за шиворот рьяным администратором. Николай стал вырываться, что впоследствии и было расценено как "драка".

К счастью, правда об этом происшествии вскоре дошла до ректора Литинститута И. Н. Серегина, и он в конце декабря издал новый приказ, в котором говорилось: "В связи с выявленными на товарищеском суде смягчающими вину обстоятельствами и учитывая раскаяние тов. Рубцова Н. М., восстановить его в числе студентов 2-го курса...".

Справедливость была восстановлена. Правда, ненадолго. Уже через полгода после этого - в конце июня 1964 года - Рубцов попал в новую скандальную историю. И опять в ЦДЛ. Ситуация выглядела следующим образом. Наш герой и двое ег

о однокурсников отдыхали в ресторане Дома литераторов. Время уже подходило к закрытию, но друзья не собирались закругляться. Они подозвали к своему столику официантку и заказали еще одну бутылку водки. Однако официантка им отказала, объяснив, что водка кончилась. "Тогда принесите вино", - попросили ее студенты. "И вино тоже кончилось!" - отрезала официантка. И в тот же момент ее окликнули с другого столика и тоже попросили спиртного. И тут друзья-студенты увидели, как изменилась их собеседница. Она вдруг расплылась в подобострастной улыбке и буквально бегом отправилась выполнять заказ клиентов. Вскоре на их столе появился заветный графин с водкой. Судя по всему, именно этот эпизод и вывел из себя подвыпившего Рубцова. Когда официантка вновь подошла к их столику, чтобы сообщ ить, что ресторан закрывается, он заявил: "Столик мы вам не оплатим, пока вы не принесете нам водки!" Официантка тут же побежала жаловаться метрдотелю. А тот не нашел ничего лучшего, как вызвать милицию. Всю троицу под руки выпроводили из ресторана. Самое удивительное, до отделения милиции довели только одного Рубцова (по дороге двое его приятелей куда-то "испарились"). В результате он стал "козлом отпущения", и 26 июня появляется приказ об его отчислении из института.

Можно только поражаться тому дьявольскому невезению, которое сопровождало поэта почти в большинстве подобного рода случаев. Будто магнитом он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним.

Как это ни странно, но после отчисления из института Рубцов не впал в уныние и даже, по мнению видевших его тогда людей, выглядел вполне благополучно. Этому было несколько объяснений. Во-первых, его личная жизнь складывалась тогда вполне удачно. Например, летом он прекрасно провел время с женой и дочкой в деревне Никольское Вологодской области, там, где он закончил когда-то начальную школу. Во-вторых, в журналах "Юность" и "Молодая гвардия" появились первые крупные подборки его стихов. А это было не только моральной поддержкой молодому поэту, но и материальной.

К сожалению, относительное благополучие поэта длилось в

его месяца три. Осенью деньги, заработанные от публикаций, иссякли, и Рубцову пришлось довольствоваться копеечными гонорарами из газеты "Ленинское знамя", в которой иногда печатались его стихи. А затем случилась новая неприятность. Так как Рубцов нигде не работал, местное сельское руководство объявило его тунеядцем и вывесило его портрет в сельпо. Но именно в этот период были написаны стихи (около пятидесяти), большая часть из которых затем войдет в сокровищницу отечественной поэзии.

В январе 1965 года Рубцов вновь вернулся в Москву и благодаря стараниям своих друзей сумел восстановиться на заочном отделении Литературного института. Однако прописки в столице у него не было, поэтому ему приходилось скитаться по разным углам, вплоть до скамеек на вокзалах. А в апреле 1965 года последовал новый скандал.

17 апреля Николай пришел в общежитие института, надеясь, что его пустят переночевать. Но его не пустили. Тогда Рубцов поймал такси в 17-м проезде Марьиной Рощи и попросил отвезти его на одну из улиц города, где жил его друг. Доехав до пункта назначения, Николай отдал водителю (кстати, это была женщина) три рубля, надеясь получить с них сдачу, так как счетчик набил всего лишь 64 копейки. Однако водитель отдавать ему сдачу отказалась. И тогда поэт потребовал везти его к первому постовому милиционеру. Видимо, у него он думал найти справедливость. Но все получилось наоборот. Милиционер поверил не ему, а женщине-водителю, забрал его в отделение, и там был составлен соответствующий протокол. Через день он уже лежал на столе у ректора Литературного института. Так поэт в очередной раз лишился студенческого билета.

Тем временем дала трещину и его семейная жизнь. Во многом этому способствовала его теща, которая теперь жила вместе с дочерью и внучкой в Никольском. Каждый раз, когда Николай возвращался из Москвы в деревню, теща не давала ему проходу, ругала за тунеядство, пьянство. Вскоре она перетянула на свою сторону и дочь. Когда жить в одном доме стало для Рубцова совсем невмоготу, он уехал куда глаза глядят.

В течение последующих двух лет Рубцов побывал во

ногих местах страны, даже какое-то время жил в Сибири. Осенью 1967 года свет увидела еще одна книга его стихов - "Звезда полей", которая принесла ему большую известность. В следующем году его наконец-то приняли в Союз писателей и даже выделили комнату в рабочем общежитии на улице XI Армии в Вологде. В 1969 году он закончил Литературный институт и получил на руки диплом. В сентябре того же года его зачислили в штат работников газеты "Вологодский комсомолец". И в довершение всего дали однокомнатную квартиру в "хрущобе" на улице Александра Яшина. Переезжал туда Николай, имея на руках всего лишь потрепанный чемодан и томик Тютчева. Казалось, что жизнь у поэта постепенно налаживается и впереди его ждут только радости. Ведь сколько он уже натерпелся. Однако...

В 1969 году у Рубцова появилась женщина, которой суждено будет сыграть в его судьбе роковую роль. Звали ее Людмила Дербина (она родилась в 1938 году). 2 мая 1962 года они встретились в компании в стенах общежития Литературного института (их познакомила поэтесса Вера Бояринова). Однако тогда это было всего лишь мимолетное знакомство. Рубцов, носивший пыльный берет и старенькое вытертое пальто, произвел на девушку отталкивающее впечатление. Но уже через четыре года после этого, прочитав книгу его стихов "Звезда полей", Дербина внезапно почувствовала к поэту сильное влечение. К тому времени за ее плечами уже был опыт неудачного замужества, рождение дочери. Зная о том, что и Рубцов в личной жизни тоже не устроен, она вдруг решила познакомиться с ним поближе. 23 июня 1969 года она приехала в Вологду, и здесь вскоре начался их роман. Завершился он тем, что в августе того же года Дербина переехала с дочерью в деревню Троица, в двух километрах от Вологды, и устроилась на работу библиотекарем. Позднее она вспоминала:

"Я хотела сделать его жизнь более-менее человеческой... Хотела упорядочить его быт, внести хоть какой-то уют. Он был поэт, а спал как последний босяк. У него не было ни одной подушки, была одна прожженная простыня, прожженное рваное одеяло. У него не было белья, ел он прямо из кастрюли. Почти всю посуду,

оторую я привезла, он разбил. Купила я ему как-то куртку, замшевую, на "молнии". Через месяц спрашиваю - где? Он так спокойно: "А-а, подарил, понравилась тут одному".

Все восхищались его стихами, а как человек он был никому не нужен. Его собратья по перу относились к нему снисходительно, даже с насмешкой, уж не говоря о том, что равнодушно. От этого мне еще более было его жаль. Он мне говорил иногда: "Люда, ты знай, что, если между нами будет плохо, они все будут рады..."

Отношения Рубцова и Дербиной развивались неровно: они то расходились, то сходились вновь. Их как будто притягивала друг к другу какая-то невидимая сила. В январе 1971 года всем стало понятно, что это была за сила - темная, злая... "Я умру в крещенские морозы..." - напишет Рубцов в своей "Элегии". Как в воду смотрел...

5 января Дербина после очередной ссоры вновь приехала на квартиру к поэту. Они помирились и даже более того - решили пойти в загс и узаконить свои отношения. Там их какое-то время помурыжили (у невесты не было справки о расторжении предыдущего брака), но в конце концов своего они добились: регистрацию брака назначили на 19 февраля. 18 января молодые отправились в паспортный стол, чтобы там добиться прописки Дербиной к Рубцову. Однако их ждало разочарование: женщину не прописывали, потому что не хватало площади для ее ребенка. Выйдя из жилконторы, молодые отправились в редакцию газеты "Вологодский комсомолец", однако по пути, возле ресторана "Север", внезапно встретили группу знакомых журналистов, и Николай решил идти вместе с ними в шахматный клуб отмечать какое-то событие, а Дербина отправилась в редакцию одна. Через какое-то время она тоже пришла в шахматный клуб, где веселье было уже в самом разгаре. Новоприбывшей налили вина, но она практически не пила, предпочитая тихо сидеть на своем месте. И здесь в какой-то момент Рубцов вдруг стал ее ревновать к сидевшему тут же журналисту Задумкину. Однако досадный эпизод удалось обернуть в шутку, и вскоре вся компания отправилась догуливать на квартиру Рубцова на улице Александра Яшина. Но там поэта вновь стала одолевать ревность,

он стал буянить, и, когда успокоить его не удалось, собутыльники решили уйти подальше от греха. В комнате остались Николай и Людмила.

Л. Дербина вспоминает: "Я замкнулась в себе, гордыня обуяла меня. Я отчужденно, с нарастающим раздражением смотрела на мечущегося Рубцова, слушала его крик, грохот, исходящий от него, и впервые ощущала в себе пустоту. Это была пустота рухнувших надежд.

Какой брак?! С этим пьянчужкой?! Его не может быть!

Гадина! Что тебе Задумкин?! - кричал Рубцов. - Он всего лишь журналистик, а я поэт! Я поэт! Он уже давно пришел домой, спит со своей женой и о тебе не вспоминает!..

Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки...

Рубцова раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух. Нет, я их ему не простила! Но по-прежнему презрительно молчала. Он все более накалялся. Не зная, как и чем вывести меня из себя, он взял спички и, зажигая их, стал бросать в меня. Я стояла и с ненавистью смотрела на него. Все во мне закипало, в теле поднимался гул, еще немного, и я кинулась бы на него! Но я с трудом выдержала это глумление и опять молча ушла на кухню...

Где-то в четвертом часу я попыталась его уложить спать. Ничего не получилось. Он вырывался, брыкался, пнул меня в грудь... Затем он подбежал ко мне, схватил за руки и потянул к себе в постель. Я вырвалась. Он снова, заламывая мне руки, толкал меня в постель. Я снова вырвалась и стала поспешно надевать чулки, собираясь убегать.

Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь меня оставить в унижении, чтобы надо мной все смеялись?! Прежде я раскрою тебе череп!

Он был страшен. Стремительно пробежал к окну, оттуда рванулся в ванную. Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток... Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх кинул меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней.

Господи, мертвец!" - мелькнуло у меня в сознании. Одно мгновение - и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал... Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: "Люда, прости! Люда, я люблю тебя!" Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня. Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось по полу при нашем падении. Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считанные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся...

Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице..."

А вот как описал эти же события в своем "Дневнике" Ю. Нагибин: "Когда он хрипя лежал на полу, она опомнилась и выбежала на улицу. "Я убила своего мужа!" - сказала она первому встречному милиционеру. "Идите-ка спать, гражданка, - отозвался блюститель порядка. - Вы сильно выпимши". - "Я убила своего мужа, поэта Рубцова", - настаивала женщина. "Добром говорю, спать идите. Не то - в вытрезвитель". Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут случился лейтенант милиции, слышавший имя Рубцова. Когда они пришли, Рубцов не успел остыть. Минут бы на пять раньше -его еще можно было б

спасти..."

В протоколе о гибели Н. Рубцова зафиксированы икона, пластинка песен Вертинского и 18 бутылок из-под вина.

Вологодский городской суд приговорил Л. Дербину к семи годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений. За несколько месяцев до этого убийства Дербина отдала в набор свой второй (первый - "Сиверко" - вышел в свет в 1969 г.) поэтический сборник "Крушина", предисловие к которому написал Н. Рубцов.

Л. Дербина отсидела пять лет и семь месяцев, после чего ее амнистировали в связи с Международным женским днем. После этого она приехала в Ленинград и устроилась на работу в библиотеку Академии наук. В те же годы она стала работать над книгой "Воспоминания".

Книга увидела свет в 1994 году. И тут же вызвала яростные споры. Одни называли ее "кощунственной", писали, что имя Дербиной проклято навеки, другие давали право этой женщине на покаяние. Сама Л. Дербина рассказывает:

"Меня немного отпустило только восемнадцать лет спустя - в 89-м, 3 января, на Колин день рождения. Три года до этого епитимью исполняла, наказание за грехи. Раньше все это угнетало, очень тяжело было жить. А снял отец Иринарх епитимью - сразу стало легче, что-то я познала такое, такую истину... Мне и Коля приснился, в его день рождения. Будто ведут меня на расстрел - за то, что его погубила. Идем, сбоку ров глубокий, а на той стороне - группа морячков. Один оборачивается, улыбается, я смотрю - Коля. Вдруг он отделился от этой группы и идет ко мне. У меня сердце замерло. А он перепрыгнул через ров, подошел, приобнял меня. "Вот видишь, -говорю, - меня из-за тебя расстрелять хотят". А он в ответ с улыбкой: "Знаю..." А в этом "знаю" - тут все: и надежда, и утешение, и желание ободрить. Он вернулся к товарищам, а меня ведут дальше, и уже ничего черного, только покой..."

Р. S. В 1973 году на могиле Н. Рубцова поставили надгробие - мраморную плиту с барельефом поэта. Внизу выбили надпись: "Россия, Русь! Храни себя, храни!"

В 1996 году, к 60-летию поэта, в Вологде открыли мемориальную доску на "хрущевке", где он жил и погиб.

Валентина Рубцова стала третьим ребенком в большой и дружной семье. Всего у супругов Рубцовых родилось пять детей. Отец Валентины работал в шахте, мать - педагогом школы для глухонемых, на заводе, в милиции. Дед работал режиссером театра самодеятельности. В этом же театре пробовала на сцене свои силы и мама Валюши.

Детство Валентины Рубцовой

Стать актрисой было самой большой детской мечтой Валентины Рубцовой. Уже в трехлетнем возрасте вместе с подружкой давала концерты во дворе. Причем концерты разноплановые: песенки, сценки, акробатические номера. Особенно удавалась малышке песня «Малиновки заслышав голосок». Послушать девочку собирались соседи со всего двора, а зачастую и люди из близлежащих домов. Артистичного ребенка даже в яслях и детском саду уважительно называли Валентина Павловна.

С большой теплотой вспоминает актриса педагога театральной студии Макеевки Александра Козачка. Это он научил своих подопечных преодолевать себя, ничего не бояться, добиваться поставленной цели.

Спортивная гимнастика была еще одним серьезным детским увлечением будущей актрисы. Рубцова даже выполнила норму кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике.

В 9 классе на каникулах вместе с бабушкой Валентина поехала на «разведку» в Москву и сразу же полюбила этот город. Как вспоминает сама актриса, ей не терпелось закончить школу и уехать в Москву.

Долгая дорога в столицу

Через день после выпускного Рубцова попала в аварию и поездка в Москву не состоялась. Как постоянную участницу различных театральных конкурсов и фестивалей Валентину пригласили на работу сразу два театра в Макеевке. Она выбрала Донецкий ТЮЗ и за год переиграла на сцене всех возможных зверюшек.

Наконец в 1996 году мечта девушки сбылась – она поступает в ГИТИС на курс актерского мастерства. Радость омрачило заявление одного из педагогов, что необходимо найти деньги на учебу.

Валентина Рубцова в группе Девочки. Клип

В поисках спонсора, начало карьеры Валентины Рубцовой

Вернувшись из Москвы, Рубцова занялась поисками спонсоров. Собрала вырезки из газет, дипломы (она ведь была местной знаменитостью) и с этими «документами» ходила по организациям, пытаясь найти шефов. Кое-где ей сочувствовали, но не могли помочь, а где-то говорили: «Зарабатывайте сами!».

Валентина продолжала поиски, а мать рассказала о мытарствах дочери начальнику УВД Макеевки Петру Николаевичу Дьяченко. Многодетный отец так проникся проблемами девушки, что выделил ей деньги на учебу из личных сбережений!

Счастливый случай

Как-то студентка Рубцова прочитала объявление на стенде в общежитии, что продюсерский центр Игоря Матвиенко набирает девушек в женский коллектив. Валентина не хотела идти на кастинг, но ее уговорила подружка составить ей компанию. Не рассчитывая на успех, Рубцова вела себя на кастинге раскрепощенно – пела и рассказывала о себе, а потом ушла и забыла о просмотре. Через месяц ей сообщили, что она зачислена в группу «Девочки». Матвиенко отнесся к певице с уважением и пониманием. Когда Валентине вновь понадобились деньги на оплату учебы, пообещал помочь с переводом на бюджетное отделение ГИСИСа. Только надо было выполнить одно условие – сдать специальность на отлично.

Пять лет в группе «Девочки» оказались счастливыми для Валентины. На совместных гастролях с «Любэ» и «Иванушками» ее так заботливо опекали, что, как вспоминает актриса, ей казалось, что такого не может быть. Когда группа «Девочки» распалась, Рубцовой опять повезло с объявлением – проходил кастинг актеров на мюзикл «12 стульев». Валентина прошла пробы и целый год играла в мюзикле. Потом был легендарный мюзикл «Кошки», в котором Рубцова проработала два года.

Фильмография Валентины Рубцовой

Как все начинающие актеры Рубцова начала сниматься в эпизодах. На одной из проб Валентина Рубцова познакомилась с режиссером Тиграном Кеосаяном. Актриса считает его своим «крестным папой» в кинематографе. Именно Тигран Кеосаян предложил Валентине первую значительную роль в фильме «Ландыш серебристый».

Настоящий успех к Валентине пришел вместе с сериалом «Универ» и ролью Тани Архиповой. И здесь Рубцовой помог счастливый случай. На дне рождения своей подружки Сати Казановой она познакомилась с Гариком Мартиросяном, предложившим ей попробовать силы в новом сериале. Валентина пошла на пробу и ее утвердили на роль Тани. Сегодня трудно представить, что эту роль могла бы исполнить другая актриса.

Минута славы Валентина Рубцова экспромт

В «Универе» Рубцова играет роль рассудительной и серьезной девушки. Валентина признается, что ей очень нравится сниматься в этом комедийном сериале.

Занимается Валентина Рубцова и озвучиванием фильмов. Ее голос звучит в кинофильмах «Чародейки», «Ханна Монтана», «Мамма миа!», «Гордость и предубеждение».

Работа Валентины Рубцовой на телевидении

В 2006 году Рубцова появилась на телевидении. Сначала это был канал СТС и программа «Слава Богу, ты пришел!» Затем Валентина Рубцова стала сниматься в программе Первого канала «Большая разница». В этой передаче Рубцова выступала в роли пародиста. Ею спародированы такие известные артистки и певицы как Лия Ахеджакова, Виктория Дайнеко , Анжелика Варум , Ангелина Вовк, Наташа Королева , Юля Савичева , Мадонна и другие.

Личная жизнь Валентины Рубцовой

Валентина Рубцова вегетарианка, ведет здоровый образ жизни: занимается йогой и посещает фитнес-клуб. Многие зрители просто не верят, что актрисе намного больше лет, чем ее героине Тане Архиповой.

Очень не любит актриса разговоров о своей личной жизни. С будущим мужем Валентину также свел счастливый случай. Рубцову, солистку группы «Девочки» пригласили на премьеру фильма «Из ада». В отличие от всех приглашенных представительниц прекрасного пола, разодевшихся в пух и прах, Валентина пришла на просмотр в спортивной одежде. Это поразило бизнесмена Артура Мартиросяна. Его друг, «рыжий иванушка», познакомил Артура с Рубцовой. У пары закрутился роман, со временем переросший в брак, но ждать свадьбы пришлось долго. Пара больше 8 лет проверяла свои чувства и только в 2009 году официально оформила свои отношения. В 2011 году у Артура и Вали родилась дочка Софья. Избранник актрисы старше своей супруги на 10 лет.

Делясь планами на будущее, актриса смеясь заявляет, что мечтает иметь домик в горах, в Сочи, квартиру в Москве, дачу в Подмосковье с уютным двориком, где бегали бы ее дети – человек пять, как минимум!